— И в том и в другом случае, чаще всего, речь идет о цепях.
Ухмылка расплывается по моему лицу, когда я втыкаю острие ножа в живот мужчины, чуть выше пупка.
— Сейчас мы немного поговорим. Тебе не понравится многое из того, что я с тобой сделаю, но этого будет тем меньше, чем быстрее ты будешь отвечать на мои вопросы. Но я хочу, чтобы ты подумал и о другом.
— Что… что? — Прохрипел мужчина, глядя на нож. Едкий запах мочи снова наполняет воздух, и я слышу, как капает на бетон, между тем местом, где он висит, и тем, где стою я. Я морщу нос.
— Ну, во-первых, и это не то, что я собирался сказать, но ты можешь подумать о том, чтобы не мочиться до конца этого разговора. Мне не нравится запах, и я могу просто подумать о том, чтобы снять что-нибудь до того, как придет время. Если ты понимаешь, о чем я. — Я поднимаю бровь, и мужчина откидывается назад, дергаясь в цепях. От этого он, сам того не желая, натыкается на мой нож, и острие вонзается в кожу его рыбьего брюха, пуская густую струйку крови по животу.
Он хнычет, а я холодно смеюсь. На самом деле мне не кажется это смешным. Я уже думаю на десять шагов вперед о том, что будет дальше, потому что Лев все еще наблюдает за мной. Моя задница сейчас на кону. Именно поэтому я устраиваю такое хорошее шоу. Достойное «Оскара». Если бы я сейчас проходил прослушивание на роль крутого русского парня, который снимает ногти, я бы получил эту роль еще до того, как пройдет пять минут.
— Но я хотел сказать… — Я втыкаю кончик ножа в небольшую рану, которую я создал, открывая ее еще больше, — что ты не должен думать только о краткосрочной перспективе. Я знаю, что сейчас все это больно. И будет болеть еще какое-то время. Я не собираюсь врать тебе об этом. Но подумай и о своем конце.
— Моем конце? — Мужчина испускает еще один негромкий скулеж, и я вижу, как по его лицу начинают катиться слезы.
Это заставляет меня еще больше ненавидеть Льва за это. Всю мою семью, на самом деле. Потому что этот парень — не оперативник. Он не настолько крут или умен, чтобы слить информацию, и я бы знал это, даже если бы не был тем, кто это сделал. Этот человек — неосторожен. Он никогда не стал бы кем-то большим, чем просто информатор низшего звена, который, возможно, работает на мою семью, потому что ему нужно расплатиться с игорными долгами или заплатить за машину по завышенной цене, или рассчитаться с каким-нибудь жителем трущоб на Южной стороне.
И он умрет, мучительно, потому что мой отец слишком жаден, чтобы просто делать деньги на оружии и наркотиках. Ему пришлось вовлечь в это дело человеческую плоть — невольную. И приходится чем-то жертвовать, чтобы я мог и дальше подбрасывать гаечные ключи в эту операцию.
— Ты умрешь сегодня. — Я чувствую, как при этом категоричном заявлении мужчину пробирает дрожь, и он испускает всхлипывающий стон.
— Пожалуйста…
— Не трать дыхание. Оно тебе понадобится. И никакие мольбы не изменят ситуацию. Это даже не мое решение, честно говоря. Но то, как ты умрешь, — это точно. — Я снова поворачиваю нож в неглубокой ране, проталкивая его глубже, и мужчина вскрикивает.
— Больно…
— Больно, — соглашаюсь я. — А еще больнее, если я вскрою тебе живот до конца, позволю смотреть на собственные кишки, запекающиеся на бетоне, а в конце оставлю тебя здесь умирать. Пройдет немало времени, прежде чем ты уйдешь, вот так. В этом душном складе, в одиночестве, без воды. Ничего, кроме созерцания собственных внутренностей, пока часы тикают. Или…
Я отступаю назад, вытаскивая нож. Ему все еще больно, но новой боли сейчас нет. Когда мы продержимся достаточно долго, отсутствие новой боли начнет казаться приятным. Как подарок. Как награда.
— Или я могу прикончить тебя пулей. Быстро, чисто. Вся боль прекратится. Сейчас, я знаю, ты все еще хочешь жить. Ты не можешь себе представить, что вместо шанса на жизнь ты будешь торговаться за свою смерть. Но мы добьемся этого. А сейчас я просто говорю тебе, чтобы ты подумал об этом.
— Подумал о… — Мужчина задумывается, глядя на меня сверху вниз. С лохматых волос, прилипших к его лицу, капает пот. Он выглядит ужасно. Испуганным. Я не могу не задаться вопросом, о ком он сейчас думает, вероятно, о том, кого он больше никогда не увидит.
А может, и нет никого.
Я знаю, если бы на его месте был я, висящий сейчас здесь, мне бы не по кому было скучать. Но, честно говоря, так даже лучше. Если бы мне было по кому скучать, это означало бы, что есть кто-то, кому я причиню боль своей смертью, а я бы этого не хотел.
А я слишком хорошо умею причинять боль людям, чтобы позволить этому случиться.