– Езус-Мария, откуда это у тебя?
– А что, похожа?
– Тютелька в тютельку! Только немного покрупнее моей.
Пояснив, в чем сходство, я схватила карту и убедилась, что даже крестики здесь тоже четырех видов. Правда, сделана она была на другом материале, на обычной фотобумаге, причем сфотографирована довольно небрежно, как будто фотографировали не прямо, а немного сбоку.
Я потребовала от Алиции объяснений. Очень довольная произведенным впечатлением, та сказала:
– Я ее сама сфотографировала. А снимок отпечатала уже через несколько лет, обнаружив у себя негатив. Интересно было узнать, что на негативе.
– А почему оставила на негативе, не отпечатала сразу вместе с другими снимками?
– Во-первых, не считала это снимком, а во-вторых, карта связана с Мундей, мне просто противно было заниматься этим.
– Почему с Мундей? Когда же ты ее сфотографировала и зачем? Да рассказывай же!
– Вкратце или с подробностями?
– С подробностями разумеется, глупый вопрос!
Тогда Алиция извлекла из папки еще одну бумагу и развернула ее. Это была сложенная в восемь раз карта – старая, выцветшая, но тем не менее можно было определить – немецкая штабная карта.
– А это еще что такое? – удивилась я. – Зачем?
– Еще не знаю, но ты пожелала с подробностями, так что придется начать издалека. И не торопи меня, буду вспоминать подробности.
– Значит, тебе придется обратиться к записям в календариках, я правильно понимаю?
– Правильно, и я даже помню, где у меня эти календарики лежат. Что, приступим прямо сейчас? Может, все-таки отложим до завтра?
Я взглянула на часы – полвторого ночи. Взглянула на Алицину карту – она побольше моей, свою драгоценную лупу я оставила на родине, может, на такой крупной можно разобрать условные обозначения и без помощи лупы? При солнечном свете?
– Хорошо, оставим на завтра. Только не убирай ничего со стола, пусть так и останется.
Утром весь хлам мы перенесли на стол в гостиной – надо же было позавтракать. После завтрака я с нетерпением стала ждать, когда же Алиция разыщет свои календарики. Всю жизнь, начиная с ранней молодости, она делала записи в календариках, один календарик на один год. Нечто вроде дневника, но не дневник. Просто под конкретной датой записывались события, случившиеся в этот день. Записывались сокращенно, по только ей понятной системе, и как она разбиралась в своих записях – уму непостижимо.
Поиски затягивались, ждать, ничего не делая, я больше не могла, поэтому вынесла фотографию карты на стол в садик и попыталась ее расшифровать. Сделать это без лупы, однако, не, удалось, а Алицина лупа была явно слабовата.
Из дома вышла Алиция.
– Нашла календари, – заявила она. – И принесла тебе вторую лупу, попробуй с двумя.
– Зом… мер… фельд, – с трудом разобрала я надпись на карте. – Посмотри ты, может, лучше прочитаешь.
Алиция наклонилась над картой.
– Когда-то я умела пользоваться двумя лупами… Вот так. Ага, правильно – Зоммерфельд.
– Что это значит?
– А я знаю? Летнее поле по-немецки. Погляди, вот тут что-то покрупнее написано, правда, не все слово, часть отрезана.
Мы принялись расшифровывать полустертую надпись какого-то более крупного населенного пункта. Оканчивается на «бург» или «берг». Тоже мне открытие! Сколько таких названий в немецком языке!
– Вторая буква в названии точно «р», – бормотала Алиция. – Впереди не хватает одной буквы.
Труднее всего было расшифровать середину слова, посередине протекала какая-то речка, буквы были размыты, чуть просматривались. Я выписала весь немецкий алфавит и принялась вычеркивать из него буквы, которые точно не подходили. Приемлемыми остались только «б», «о» и «у».
Хорошо знавшая немецкий, Алиция решительно произнесла:
– «Оэрг» и «Уэрг» исключаются, остается только «берг». «Ор»… «Гр»… Грюнберг! – радостно вскричала она. – Грюнберг, Зелена Гура!
– Думаешь?
Я дорисовала до слова недостающие буквочки, все подходило. Алиция смеялась от радости.
– Вспомнила, недалеко от Зеленой Гуры действительно есть Зоммерфельд. Принеси атлас, проверим.
Атлас подтвердил ее правоту. Атлас у Алиции был старый, довоенный, когда все эти земли еще принадлежали Германии. Естественно, все обозначения в атласе на этих землях сделаны были по-немецки.
– Выходит, наши карты представляют кусок Возвращенных Земель, отошедших к Польше после войны. Тогда моя РЕСЛА означает БРЕСЛАУ, наш Вроцлав! Надо же, а я уже собиралась искать в Африке и на Карибах! Возвращенные Земли…
Мы с Алицией замолчали и уставились друг на друга.
– И что? – спросила Алиция. – Есть идея?
– Столько идей, что не знаю, как с ними разобраться.
– Тогда подожди, давай еще почитаем мои записи, относящиеся к сороковым – пятидесятым годам. Куда же я положила свои календарики? Опять потерялись!
Общими усилиями отыскали календарики, и Алиция принялась расшифровывать свои записи. В виде вступления сообщила мне, что в те годы была очень молода. Это сообщение не показалось мне сенсационным. Зато следующее очень смахивало на сенсацию. А именно – оказалось, Мундя был знаком с баронским ординарцем!
– Откуда я об этом узнала – не помню, – рассказывала Алиция, – но факт этот тут у меня зафиксирован. Я тебе уже говорила, ординарец полковника был из силезских немцев, под конец войны попал в плен, но его быстро освободили, еще когда он работал по расчистке завалов разрушенной Варшавы. Уже тогда парень научился неплохо говорить по-польски, и после освобождения не захотел уезжать.
Алиция достала самый старый из календариков, но он оказался за пятьдесят шестой год, пришлось восстанавливать по памяти то, что происходило раньше, – знакомство с ординарцем, первую поездку в сорок восьмом году в поместье барона. В календарике за пятьдесят восьмой год она отыскала надписи, напомнившие ей о встрече с одним немцем.
Алиция рассказала, что этот немец искал в тех краях могилу матери, специально после войны для этого приехал на бывшие немецкие земли. Алицию послали на Возвращенные Земли для какой-то инвентаризации, а поскольку она хорошо знала немецкий язык, попросили быть переводчицей. Немец, вспоминала Алиция, разыскивал могилу матери по просьбе отца, и это показалось Алиции странным, ибо, во-первых, из его рассказов она поняла, – семья немца никогда не жила в тех краях, сам он был из-под Штутгарта, где его отец имел скорняжную мастерскую, а теперь куда-то эмигрировал. А во-вторых, мать не воевала, не могла она там погибнуть во время военных действий. Отец же немца, который якобы послал его разыскивать могилу своей матери совсем в чужих местах, – не в Штутгарте, а почему-то под Зеленой Гурой, так вот, этот отец эмигрировал куда-то, то ли в Америку, то ли в Австралию, а сына отправил искать могилу матери в Польшу.
– Отец был на войне, – рассказывала Алиция, заглядывая в свои записи, – и вроде он и похоронил мать в тех краях. Почему так получилось – не записано, а я не помню. Может, она какой санитаркой была на войне? А теперь пожелал поставить памятник на ее могиле, и для этого прислал сына аж с Канады… О, вспомнила! В Канаду эмигрировал!
– А Мундя здесь при чем?
– Я с ним тогда же познакомилась, через друзей по институту. С Гатей позже. И сдается мне, что уже тогда Мундя заинтересовался тем немцем, сыном скорняка. И еще от кого-то я узнала, что он разыскивает людей, вывезенных на расчистку развалин Варшавы, и интересуется немецкими картами.
– Это все у тебя записано?
– Нет, записано только про теткины часы, остальное вспомнилось, потому что меня тоже интересовали военнопленные, расчищавшие Варшаву, я ведь разыскивала ординарца полковника. О, вот запись про макет!
– Наконец-то что-то конкретное, – вздохнула я. – Читай.
– Если я буду читать, ты ничего не поймешь, – возразила Алиция. – Записано у меня так… отрывками, ассоциации понятны лишь мне.
– А ты попробуй, – настаивала я.
– Ботинки отдала в починку, – послушно прочла Алиция. – В четырнадцать староста. Жуткие заросли крапивы.