Ладно, хватит воспоминаний, прошлое остается в прошлом, а настоящее настоятельно требует от меня каких-то действий. Я отнесла вымытую мыльницу с мылом в сарайчик и поднялась вверх. Как раз в этот момент к дому подъехала пани Кульская.
Когда я подошла поближе, пани Кульская уже много чего успела рассказать, но мне хватило и того, что говорила теперь. На том озере, знаете, что за Вандой, какой-то человек, совсем незнакомый, долго прыгал с лодки в воду, вылезал из воды, забирался в лодку и прыгал снова, влезал в лодку и опять прыгал, пока не поскользнулся, головой ударился, свалился в воду и больше не выплыл, бедняжка. Его уже потом мертвого вытянули. Свидетели видели, как прыгал, но ведь тут моторных лодок нет, моторки запрещены и слава Богу, так пока они на веслах добрались, он уже под водой скрылся. Искали его, не могли найти, там ведь глубоко, уже потом полиция его вытащила. Никаких документов при нем не оказалось, только очки остались в лодке, темные очки, и сигареты, и зажигалка, и вроде бы еще сандалии. Свидетелей немного, ведь было это ранним утром, только трое свидетелей, среди них Сонечка и какой-то ее знакомый. И они были на своем озере, которое сразу за Иолой, а из этого озера прекрасно видно все, что происходит на озере за Вандой. А тот Сонечкин знакомый не из Канады, сюда он приехал рыбку половить. Лодка неизвестно чья, может как раз утопленника, хозяина лодки так и не нашли. Мало было Сонечке одной трагедии, теперь еще утопленник, бедная Сонечка…
Слушая, я не проронила ни слова, не задала ни одного вопроса. Слишком уж сенсационное известие принесла Бася Кульская, надо было его переварить, это во-первых, а во-вторых, проклятое мыло оказалось излишне мылким, приходилось все время незаметно отплевываться. Дождавшись приезда Роберта поздно вечером, я не дала ему выйти из машины, сразу погнала за местной газетой в Бэррис Бэй, зная, что по пятницам все магазины работают до поздней ночи, а если и закрылись, газету всегда можно купить в автомате.
Расчет на газету оказался верен. Что значит пресса! В газете не только почти слово в слово повторялась информация пани Кульской, но и была напечатана фотография утопленника с просьбой к читателям сообщить в редакцию, знают ли они этого человека.
Взглянула я на фотографию и уже не могла оторвать от нее глаз. Третий раз в жизни довелось мне смотреть на лицо Михалека под тем же самым углом, причем у него точно так же, как и в первых двух случаях, были закрыты глаза. Правда, теперь лицо было старше на четверть века, но оно не очень изменилось, а в моей памяти запечатлелось навеки.
Первый раз мне стало холодно в этом тропическом климате…
– Что там было у Иолы, говорят, кто-то утонул, полиция приезжала? – с беспокойством расспрашивала меня моя кузина Эльжбета. – Ведь ты там была неподалеку, наверное, все знаешь.
– Знаю, – ответила я правду. – У самой Иолы ничего особенного не происходило. Человек утонул на соседнем озере, Иолина соседка была свидетельницей. А полиция приезжала потому, что жениха этой свидетельницы убили, только не тут, а в Торонто. Ее же теперь допрашивали как свидетельницу смерти утопленника. Кажется, одно с другим никак не связано.
Правдой была только первая моя фраза, но это неважно, для Эльжбеты хватило, она обрадовалась, что Иолы дело не касается, и перешла к вопросу, ради которого и приехала на встречу со мной. Оказалось, неделю назад Доманевские наконец вернулись из отпуска.
– Ну я их и спросила про часы. Оказывается, и их, и другие вещи бабуля Доманевских купила лет тридцать назад. У кого купила – не знают, тогда они как раз уезжали в Ванкувер на свадьбу родственника и просидели там три недели. Бабуля все сделала сама.
– А бабуля Доманевская жива?
– Жива, конечно.
– Мне надо с ней поговорить! Делай что хочешь, но отвези меня к ним.
– Пожалуйста, это нетрудно, только вот не уверена, будет ли тебе какая польза от такого визита.
Бабуля Доманевская имела на своем счету восемьдесят семь лет и обширный склероз. Меня она приняла за мою тетку, с которой, впрочем, тоже не была знакома, а только когда-то слышала о ней, поскольку тетка, приходившаяся троюродной сестрой мужу Эльжбеты, никогда в Канаде не бывала. Бабуля обрадовалась, что наконец приехала. Мне было без разницы, я не стала выводить старушку из заблуждения, рассчитывая, что наличие моей тетки поможет ей лучше вспомнить давние времена.
И я в общем-то не ошиблась. Старушка принялась вдохновенно вспоминать годы своей молодости, совпавшие с началом века, и приезд в Канаду, как раз перед началом первой мировой войны. Сопровождая старушку по всем извивам ее жизненного пути, я постепенно пришла к убеждению, что на весь путь ей понадобится не меньше месяца. Вряд ли раньше мне удастся протолкнуть ее через вторую мировую войну. Видимо, те же опасения тревожили и Эльжбету, ибо она изо всех сил стала помогать мне как-то подипломатичнее приблизить рассказчицу к послевоенным событиям.
Неисповедимы пути человеческой памяти. Ни с того ни с сего бабуля перепрыгнула через четверть века и принялась во всех подробностях рассказывать о том, когда и где приобрела вот эту чудесную мебель, к которой ее внуки отнеслись с таким пренебрежением, а ведь мебель была почти новая, и сорока лет ей не насчитывалось. С мебелью старушка так неожиданно ворвалась в собственное бесконечное повествование, что я не успела и слова вставить. В этом, впрочем, не оказалось необходимости, бабуля не нуждалась в наводящих вопросах, рассказывая с мельчайшими подробностями. А дела тех давно минувших дней она помнила прекрасно.
Мебель она покупала уже не новую, но ведь в отличном состоянии! А они взяли и выбросили, неизвестно почему. И часы выбросили, а ведь за часы она очень дорого заплатила, они такие красивые, с финтифлюшками, таких уже не делают…
Я с тревогой взглянула на Эльжбету – а вдруг прервет рассказ старушки, напомнит, что часы никто не выбрасывал, что они и сейчас у нее стоят. Нет, сидела, умница, с непроницаемым лицом, не перебивала старших.
Потом мне рассказали, что бабушка меняла свое мнение двенадцать раз в год, по четным месяцам одобряла решение подарить часы Эльжбетиной дочке, по нечетным упрекала потомков за то, что выбросили чудесные часики. Или наоборот, неважно. В данном случае мы угодили в месяц упреков.
А бабуля продолжала свои излияния. Оказалось, так дорого она заплатила не только потому, что часы ей понравились, но и из-за паренька, который их продавал, уж очень ей было жалко его. Земляк, совсем нищий, только что сбежал с разоренной войной родины, гроша за душой у бедняги не было, кто-то из здешних знакомых его к ней прислал…
Тут мы с Эльжбетой первый раз осмелились перебить бабулю.
– А какой знакомый? Может, припомните?
– А как же, очень хорошо помню, память у меня еще не отшибло. Тот самый, что всю жизнь ездит на желтой такой машине.
Желтая машина оказалась совершенно бесценным ориентиром. Среднее поколение Доманевских прекрасно знало, что на желтом пикапе в дни молодости разъезжал их знакомый, в настоящее время владелец крупной транспортной конторы, большегрузные контейнеровозы которого колесят сейчас по всей Канаде. Пожилой владелец желтой машины на всю жизнь запомнил того самого паренька, продавшего Доманевской бабуле часы, ибо сам тогда же приобрел у него буквально за гроши вазочку, которая теперь стоит как минимум тысяч сто долларов. Кому-то из здешних поляков тот паренек доводился родственником, еще вроде его куда-то на работу пристроили…