Фредя проявил чрезвычайную любезность и бумагами, вытянутыми из антресолей, завалил всю прихожую. Мариола ломала руки: надо было сначала стереть пыль с этой макулатуры. Много там было интересных материалов — довоенный план города Варшавы, архивные снимки, туристические карты, вот, похоже, штабная немецкая карта. Я взглянула на нее внимательнее — в верхней ее половине во всей красе виднелось Хоэнвальде!
Нет, я не бросилась на нее с горящими глазами, не накинулась на нее, как хищник на добычу. Если уж я представляла Алицию идиоткой, представлю и себя, оно даже порядочнее... На карты я смотрела равнодушно, штабную карту обозвала планом, скрывая свои познания, сказала, будто что-то в этом роде, но, кажется, не то, и потребовала предъявить мне что-нибудь еще. Огорченный Фредя признался, что больше ничего нет. Все, что осталось из дядюшкиных бумаг, они держали вот тут, на антресолях, больше там ничего нет. Я взобралась на табуретку, чтобы убедиться собственными глазами — действительно, больше нет. Остались еще книги, сказал Фредя, но они стоят на полке в комнате. Нет, книги Алицию не интересовали, сказала я, ее интересовали только старые планы.
Я решила — без карты отсюда не уйду, но уж очень подозрительным стало казаться мне поведение Фреди. Как-то излишне пристально он на меня смотрел, как-то нехорошо расспрашивал... Поэтому я с большой неохотой согласилась взять карту, «на всякий случай», а то совсем неудобно — столько хлопот доставила совсем незнакомым людям. Да, вот еще, не помнит ли Фредя каких-нибудь сотрудников дяди, может, у них найдется нужная карта? Да нет, вроде не помнит. А такого Михала Латая, Алиция предполагает, у Михалека могут быть планы... Фредя надолго задумался, вспоминал. Мариола смотрела на него тупым взглядом. Наконец Фредя сказал, что такого не помнит. А как дядя умер? От инфаркта, в редакции. На этом я закончила свой визит и покинула дом Фреди, унося драгоценный трофей.
В природе ничто бесследно не пропадает. Даже редакция газеты. Во всяком случае, газеты же должны остаться!
Весь день провела я в Национальной Библиотеке за подшивками старых газет, выписывая фамилии авторов фельетонов и других материалов. Большинство этих людей переселилось уже в мир иной, ведь известно, что редкий журналист доживает до глубокой старости. Некоторые рассеялись по свету, и разыскать мне удалось только одного, зато он оказался совершенно бесценным коллекционером, из тех, которые никогда ни одной бумажонки не выбросили. Не прошло и пяти минут, как он разыскал для меня список сотрудников редакции, работавших вместе с Настермахом. И среди них наконец-то мелькнула знакомая фамилия!
Я позвонила старому другу, с которым не общалась уже добрый десяток лет, и спросила без предисловий:
— Мачек, у тебя есть брат? Что значит тридцатилетнее знакомство! Нисколько не удивившись, Мачек ответил:
— Даже два. Правда, второй двоюродный.
— И один из них журналист?
— Да, как раз этот двоюродный. А что?
— А то, что мне необходимо с ним встретиться. Поговорить надо. Отведешь меня к нему?
— Пожалуйста. А я могу присутствовать при разговоре?
— Можешь.
Брат Мачека, похоже, был наслышан обо мне и не скрывал любопытства. Я не стала томить человека и сразу сказала, что хочу поговорить с ним о Настермахе. Это чрезвычайно взволновало брата. Он не рылся в памяти, с трудом вспоминая Романа Настермаха. Нет, он помнил его прекрасно, и не только потому, что долгое время работал с ним.
— Ведь я один был с ним в его смертный час! — несколько патетически воскликнул брат Мачека. — Он при мне умер, такого не забыть! Но это случилось уже не тогда и совсем в другом месте!
Возможно, брат Мачека был наслышан о моих феноменальных умственных способностях, не знаю уж, но я заявила, что такая оценка сильно преувеличена и попросила говорить со мной, как с самой бестолковой курицей. Во всяком случае, не столь кратко и по возможности с подробностями.
Брат Мачека исполнил мое пожелание. Оказалось, он хорошо знал Настермаха, начинал работать с ним сразу после войны и работал долгие годы. Тот помог ему, начинающему журналисту, потом брат Мачека работал в другой газете, потом они опять работали в одной редакции. И вот именно тогда, когда вдвоем остались работать в ночную смену, с Настермахом и случился инфаркт. Во всем здании они были одни, коммутатор был отключен, брат Мачека не мог вызвать «скорую помощь» и не знал, что ему делать — остаться с Настермахом или бежать звонить по автомату. Побежал, ближайший автомат, разумеется, оказался сломан. И он, брат Мачека, до сих пор упрекает себя за то, что не смог помочь другу, что Настермах умер из-за него, так как помощь пришла слишком поздно. Вот почему он так запомнил все связанное с Настермахом и не забудет до самой смерти! А что именно меня интересует?