Проснувшись, он долго лежал, глядя в потрескавшийся потолок, слушая сопящего малыша и думая о том, как ему быть.
Физику у него в школе преподавали плохо, можно сказать никак, как, впрочем, и остальные предметы. Потом, после школы, уже было получше, но специализация Еремеева была настолько далека от теоретической физики, насколько только можно себе представить. Всё, что он смутно помнил, это были Ньютоновские законы механического движения, что-то из Ома о связи электрического напряжения с силой тока и... пожалуй, всё. И этого явно было мало: делать в настоящей ситуации выводы о происходящем и строить планы на основании того, что взаимодействия двух тел друг на друга равны между собой и направлены в противоположные стороны, это было всё равно, что пытаться предсказать поведение популяции гренландских китов на основании знания уровня ежегодной инфляции в республике Мозамбик.
Младенец проснулся и закряхтел. Испугавшись, Еремеев поспешно подхватился с топчана. У кроватки были аккуратно разложены несколько смен чистого детского белья и полная бутылка с соской, и, хоть убей, он не помнил, кто и когда их там оставил.
Когда он, гружёный как баржа, выплыл во вчерашний холл, там было пусто. Еремеев пронёс младенца по пустынному холлу, толкнул тяжёлую дверь и оказался на улице.
Город по-прежнему был тих и безлюден. По узким каменным улочкам стелился сизый туман, и верхушки тощих тополей терялись в нём размытым серым в таком же размытом сером. Пошла игра, рассчитанная на одного. Ну, что ж, усмехнулся про себя Еремеев, так даже лучше. Он тщательно упаковал младенца под полу куртки и отправился туда, откуда пришёл - в сторону площади с ратушей.
Судя по всему, было раннее утро - как, собственно, и положено было бы быть, если ты ложишься спать вечером и какое-то время спишь.
Хотя вот тут логика у Еремеева давала небольшой сбой: судя по последним событиям, утро, которое казалось ему сегодняшним, вполне могло оказаться не только вчерашним или завтрашним, но и вообще утром позапрошлого года. Еремеев хмыкнул. Мысль была невесёлая и дальше развивать её ему не хотелось.
Над вчерашней площадью тоже клубился туман. - такой, что от ратуши не было видно ничего, кроме узкого газона с чахлой травой и чёрной кованой решётки, украшенной острыми пиками. Еремеев прошёл мимо ратуши, мимо чугунной решётки и вышел к окружённому всё теми же худосочными тополями памятнику.
Памятник был ему, Еремееву - внушительный, бронзовый, покрытый многолетней патиной Еремеев сидел на постаменте чём-то, сильно смахивающем на импровизированный электрический стул.
Озадаченный, он дважды обошёл вокруг постамента, пытаясь понять, в честь чего. Конечно, оставался шанс, что всё это не имеет к нему никакого отношения, но шанс этот был слаб, как шанс вывалиться из окна изолятора для буйных помешанных. Почему? Да потому, что нет в изоляторах для буйнопомешанных никаких окон.
А потом младенец у Еремеева под курткой запищал, завозился и уронил его в мир с бескрайним васильковым полем.
Лобастый пёс всё так же сидел на обочине, только теперь он упоённо чесал за ухом левой задней.
- Блохи? - участливо поинтересовался Еремеев.
Пёс лениво обернул к нему голову.
- А, наша бродячая панда... Это опять ты... Ищешь чего?
И Еремеев решил, что драки на этот раз не будет.
- Да вот заблудился, - честно признался он.
- И куда ты хотел попасть?
- Угол Подлесной и Космонавтов.
Пёс хмыкнул, потом ещё раз хмыкнул, а потом начал смеяться - взахлёб, словно ничего смешнее в жизни не слышал.
- Чего? - обиделся Еремеев. - Не вижу ничего смешного.
- Да ты, похоже, не только смешного, а и вообще ничего не видишь, - икая от смеха, философски заметил пёс. - Нет здесь никаких космонавтов, и не было никогда.
Отсмеявшись, он качнул головой:
- Я бы на твоём месте вернулся туда, откуда пришёл. Твои всегда так делают.
Он встал и пошёл вдоль поля: прочь от Еремеева, прочь от кряхтящего у того под полой куртки младенца и от их проблем.
- Эй... - растерялся Еремеев. - Куда я вернусь, если выходы и входы у вас тут скачут, как ненормальные?!
И он побежал за псом, кривобоко скрючившись со своей королевской ношей.
Синее васильковое поле всё длилось и длилось вдоль обочины, и синева эта сливалась с почти лиловой синевой неба.
Пёс долго шёл, не оборачиваясь, но когда вдалеке, у горизонта, на синем появилась маленькая жёлтая точка, он остановился и осклабился Еремееву через плечо:
- Иди дальше один и ищи сам.
И повернул назад - равнодушной деловитой трусцой. И, поскольку бежать за ним обратно по той же дороге вряд ли имело какой-то смысл, Еремеев только вздохнул и поплёлся дальше.
***
Жёлтый самолёт лежал в поле большой сломанной птицей, крылья его торчали над васильковым морем под какими-то невероятными углами, и солнце сверкало на них острыми бликами.
Его Величество сидел в тени выкрашенного жёлтым и красным фюзеляжа. Еремеев заметил его далеко не сразу, а когда заметил, то ничуть не удивился - как тогда, с Ноном, у тёмной Зайкиной парадной.
- Ас-салям алейкум! - громко крикнул он. - Какими судьбами?!
И Его Величество радостно замахал обеими руками в ответ.
Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов.
***
Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная размеренная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов. Техобслуживание, ремонт и предполётная подготовка. О как! Неожиданно, не правда ли?
Советское время он не застал. Не застал от слова совсем. Со слов Толика Гартмана, которому уже было хорошо за семьдесят, он знал, что после распада системы министерств СССР сфера, в которой им приходилось трудиться, претерпела радикальные изменения. Всё, что ранее, в далекие советские годы, решалось на уровне нескольких политических ведомств, теперь из стратегических вопросов превратилось в вопросы сомнительных поставок сомнительных запчастей. И все они - Толик Гартман, мужики из приборной лаборатории, инженерного и вспомогательного корпусов, а также он сам, Еремеев, - оказались заложниками этого масштабного идиотического бардака.
Но. Но было одно положительное, несомненное "но": разнообразие приписанной к аэродрому техники делало из них асов, виртуозов, этаких богов, которые могли из имеющегося подручного материала и закомуристой обработки получить требуемое, срастить несращиваемое и получить в итоге годную для полётов машину, которая смогла бы не только подняться в воздух с пилотом и туристом, но и вернуть их обоих обратно.