Первый кризис сегодня называют «столкновением цивилизаций». Не все согласны с таким определением, полагая, что кризис явно вызван социальным расслоением. Может быть, это и так, хотя у меня на данный счет есть кое-какие сомнения. Думаю, что, поскольку сами противники по обе стороны баррикады считают этот кризис «столкновением цивилизаций», будет правильно, если мы используем именно этот термин, который со всей полнотой отражает происходящие сегодня события. Что он обозначал раньше, было непонятно. Царившее в последние годы в мире единомыслие не допускало, что могло что-нибудь произойти. Внушалась мысль, что все хорошо и так будет всегда. Но теперь мы знаем, что означает 11 сентября 2001 г.
Первая война XXI века
Я стал готовиться к этой поездке в Москве, когда на перевалах Гиндукуша подули ветры новой афганской войны и их свист донесся даже до коридоров Кремля. Там царили беспокойство и неопределенность, поскольку в тот момент – а это был конец рокового сентября 2001 г. – все вопросы еще оставались открытыми, а все высшие должностные лица из спецслужб и Генштаба перебрались в Таджикистан, поближе к будущему театру военных действий, чтобы анализировать последствия мер, которые нужно будет предпринять, и понять, что должно или можно было бы сделать в складывающейся обстановке.
Я тоже намеревался вылететь в Душанбе, чтобы потом перебраться на афганскую территорию. Как и где, я не знал, да и не мог знать. Пока же было очень важно проследить, как развивались события в Москве. Владимир Путин раньше всех других глав государств принес свои соболезнования Джоржу Бушу сразу после трагедии 11 сентября, чтобы не осталось и тени сомнения в «полной солидарности» России с Америкой. Но после первоначального удивления и замешательства стало ясно, что российскому президенту хватило времени точно рассчитать последствия своего заявления, а также предугадать последующие ходы многочисленных политических игроков. А что игроков немало, стало сразу заметно.
Первое соображение касалось Чечни. В тот момент, когда Соединенные Штаты изготовились к схватке с исламским терроризмом, Россия незамедлительно получала целый ряд преимуществ. Во-первых, в обмен даже на минимальную поддержку она могла решительно потребовать прекращения помощи извне для исламских боевиков в Чечне. Если Бушу были необходимы солидарность и поддержка – а он, несомненно, нуждался и в том, и в другом, – то Путин мог теперь попросить его оказать давление на Турцию с тем, чтобы она незамедлительно прекратила всякую экономическую и военную помощь чеченским «бандитам». То же самое касалось и спецслужб Саудовской Аравии. Не знаю точно, имела ли место в действительности такая просьба, а если и имела, то могу только догадываться, как она была сформулирована, но полагаю, что подобное обращение было и что к нему отнеслись положительно. Разумеется, Западу (услуга за услугу) пришлось бы приглушить кампанию критики методов ведения войны в Чечне. Двойной, ощутимый результат для Владимира Путина.
Но, помимо этого, перед российским президентом неожиданно открывались новые возможности для переговоров с администрацией США по таким спорным вопросам, как судьба договора по ПРО от 1972 г. и расширение НАТО на восток. Обе эти проблемы могли быть рассмотрены теперь под совсем другим углом зрения. Если вплоть до 11 сентября Вашингтон относился к расторжению договора по ПРО как делу решенному, не обращая внимания на реакцию из Москвы, то теперь об этом пришлось бы говорить в другом тоне, в духе латинского изречения «do ut des», что означает: «даю, чтобы и ты мне дал». Например, обусловив пересмотр договора по ПРО (формальная уступка американским требованиям) значительным сокращением стратегических наступательных вооружений с обеих сторон, Путин и его советники, вероятно, прекрасно понимали: политический курс Чейни – Рамсфельда – Райс вплоть до 11 сентября должен был прикрыть всякую возможность для переговоров по разоружению. В оправдание своей позиции приводили аргумент, что «холодная война» закончена, а, следовательно, стало необходимо освободиться от всех пут, которые остались после приказавшей долго жить биполярной системы. За этим тезисом, который на первый взгляд казался прописной истиной, скрывалось иное: дорогие русские друзья, вы проиграли «холодную войну», на свете осталась только одна супердержава – это мы. И у нас нет ни малейшего желания вести переговоры о нашей национальной безопасности с кем бы то ни было. Когда мы сочтем нужным, мы сообщим как союзникам и друзьям, так и противникам и врагам, какой порог национальной безопасности мы устанавливаем для себя, а какой должны установить все остальные.
Россия мало что могла противопоставить этой позиции. До сентябрьских событий Путин тянул время изо всех сил. Было бесполезно возмущаться и протестовать. В Москве опасались, что неизбежное решение Вашингтона окончательно обнажит неспособность России возражать, по какому бы то ни было поводу. Хотя в Москве прекрасно понимали, что Вашингтон не собирался ни о чем договариваться, все же надеялись, что «голубю» Колину Пауэллу удастся притормозить развитие ситуации. И вдруг положение меняется на глазах, и Америка, находясь в затруднительном положении, вынуждена пойти на переговоры. Владимир Путин приготовился вырвать у Вашингтона любые возможные уступки. Кроме того, было крайне нежелательно (для Москвы) расширение границ НАТО в Европе. Вместе с расторжением договора по ПРО, расширение НАТО было основным проявлением «одностороннего подхода» в политике администрации Буша.
Что мог дать взамен Владимир Путин? Джордж Буш сразу запросил все: воздушное пространство для американских и британских истребителей и бомбардировщиков, предоставление российских военных баз, а также баз в бывших советских республиках Средней Азии, на руководство которых Москва могла бы оказать давление. Не те ли это военные базы в Туркменистане, Узбекистане и Таджикистане, откуда началось советское вторжение в Афганистан? Джордж Буш, несомненно, был бы заинтересован и в прямом участии российских войск на афганской территории. Разве не русские обладают бесценным опытом ведения боевых действий в афганских условиях?