Мы пили чай и разговаривали обо всём подряд. Я показывал ему свои графики, когда он спрашивал, какая будет погода на днях. Завтра он пойдёт загорать, объявил он. Он рассказывал мне про свою работу здесь, про свою маму и брата, который работает в другом городе, про Рому, который работает один день из трёх. Мне было так легко с этим Денисом, я открыто делился своими мыслями с человеком, которого знал полчаса, может, тому причиной чай. Чай всегда сближает людей. На работе все пьют кофе, наверное, поэтому там сложнее общаться.
Мы грели руки над радиатором, и пили по второй кружке чая, когда я объявил, что мне нужно домой. Денис выгораживал Рому в моих допросах и его логика потрясала меня.
– Ты работаешь две, а он одну смену, и не получаешь больше. Это ведь нечестно! – наседал я.
– Роме хуже, чем мне, – упорствовал Денис. – У меня есть пособие, мне итак хорошо. А у него нет пособия, ему хуже.
– Денис, но тебя же просто обманывают! Что на стройке, что здесь. Ты доверчивый, тебя легко обмануть, вот тобой и пользуются.
Денису больше было нечем защищаться. Впервые в жизни я увидел, как огромный волосатый мужик сжал губы и заплакал. Его слёзы закапали из его глаз в абрикосовое варенье, есть его теперь было кощунством.
Я бросился утешать Дениса, и еле смог обхватить ладонью его плечо. Склонив головы, мы больше не разговаривали, а просто сидели и смотрели на варенье, сушки и пар из кружек. Так мы просидели минут пятнадцать, пока Денис не успокоился.
– Ваша жена будет волноваться, почему Вы придёте так поздно, – забеспокоился Денис, выпроваживая меня.
– Денис, мне жаль, что я тебя расстроил…
– Нет, это хорошо, что Вы…
– Ты.
– …ты мне сказал, теперь я могу подумать над этим и больше не пойду на стройку.
– Если хочешь, я могу ещё побыть с тобой, Денис.
– Нет, всё в порядке. Идите к жене. Уже поздно.
– Обычно я прихожу намного позже. Ещё обязательно увидимся, Денис, – пожал ему руку я, улыбаясь, хоть я вовсе и не испытывал радости.
– Пока.
Уходя, я чувствовал, как в груди у меня что-то ноет, но я был рад этой встрече. У меня появился новый друг, хоть и при несколько трагических обстоятельствах, вскоре я собирался заглянуть к нему снова. Но а пока мне стоило отправиться домой, и заняться своей жизнью
– Знаешь, я всегда оч-оч-очень волнуюсь, к-к-когда хочу сказать что-то важное.
– Знаю, милый, ты обычно начинаешь заикаться.
Мы лежали в одной кровати, укрытые разными одеялами, повернув друг к другу головы на маленьких подушечках. Вечера особенно приятно проводить за чтением или просмотром вечерних новостей в положении лёжа.
– Я хочу рассказать тебе, к-к-как провёл последние пару дней.
Насторожившись, она перестала моргать, но улыбнулась. Слова, готовые сорваться с языка, скручивались и укатывались назад в горло.
– Знаешь, к-к-когда я пришёл сегодня домой, я к-к-как-то по-ииному взглянул на наш быт. Н-н-на наши вещи, на н-н-нашу еду в холодильнике. На тебя.
Она слушала, не отрывая взгляда, без желания оторваться на зазвонивший телефон. На ощупь она выключила его. Её дыхание падало мне на плечо, и вызывало лёгкую дрожь.
– Что же ты увидел? – чистым, прозрачным, пропитанным любопытством, голосом спросила она, но я всё равно почувствовал давление и на время замолчал. Я помню, как осторожно, словно на пробу, коснулся её плеча, положил ладонь, а затем уткнулся в него лбом и поводил из стороны в сторону головой.
– Я почувствовал холод. Ни запаха вкусных продуктов, ни теплоты домашней обстановки. Мне было так тепло эти два дня, что я задался вопросом: зачем мы покупали всю эту мебель?
Мудрая женщина ничем не выказала своего беспокойства, но губы её побледнели. Она даже не спросила, отчего мне было тепло эти дни.
– А я? – её голос стал таким тихим, что я прочёл эти буквы по губам. – Какой ты увидел меня?
– Я посмотрел на себя в зеркало, и увидел, что у меня лицо цвета штукатурки. Я помню себя загорелым и краснеющим, когда на этих стенах ещё не было обоев.
– Какой ты увидел меня сегодня, милый? – спросила она всё тем же тоном.
– Любимой, – замялся я, – родной, любимой… привычной… женой.
– Прозвучало, как проклятие, – попыталась разрядить шуткой обстановку она.
Мы надолго замолчали. Она машинально гладила меня по голове, я машинально утыкался головой ей в живот. В этой машинальности чувствовался почерк автора еженедельной газеты.
– Думаешь, у нас проблемы? – наконец спросила она.
– Я не договорил, – оборвал её я. – Я н-н-не хочу сказать, что стал любить т-т-тебя меньше. Но… но, – крупные градины покатились по носу ко рту, – всё стало так просто. Я…я… у нас были обычные чувства, н-но теперь я яснее чувствую, как они были обычны. Ты моя…