Тогда человек на миг застыл, но словно отделялся от старой чешуи, скорлупы и грязи, не изменяясь, менялся.
За окнами поезда, за пределами вокзала неслись со свистом снаряды, дробили землю, вгрызались в неё. Человек слушал свою душу, а не вопли снарядов. Он вспоминал, как разгуливал по платформам других времён, но всегда ощущал себя там незаслуженно, ведь в будущем, благополучном и солнечном, не существовало войны, значит, победило добро, а он хотел зажить беспечно и пусто на плодах множества невинно убиенных и погибших храбро героев. А в прошлом ощущал свою беспомощность и ужас в свете грядущей войны. И вот он всё больше понимал, что нет ему иного времени, иного мира. Только страх накатывал смертной тоской. Но он посветлел и сжал кулаки, поднимая глаза на шута. Последний сумел, наконец, справиться со складами на ленте, вопросительно с надеждой поглядев на солдата, который вскоре подошел ближе и с молодцеватой отчаянностью почти весело спросил: - У тебя какие ленточки есть?
- Разные, вот эту только отгладил, бери ту, которая нравится больше.
- Что-то короткая... Зачем же ты её так гладил? - уже все понимая, улыбался солдат.
- А мне нельзя иначе, ни одну ленточку нельзя выбросить. Ни одну! Каждая бесценна, какой бы невероятной и измятой она ни была. Вверили мне их, вот и глажу, - улыбался скромно шут.
Солдат улыбнулся в ответ: - Давай-ка вот эту, только отглаженную.
Шут протянул ему ленту. Тогда же в руке солдата оказалась роза, огромная, пылающая багрянцем, словно жгущая руки, такая жаркая и насыщенная, что шут удивлялся, выдавая солдату, улыбающемуся через плечо в повороте ухода второй билет. Он долго смотрел на свой второй билет, сминая его в руках, испещряя морщинками, которые отражались новыми историями морщинок на лице шута, но улыбнулся вздрагивающими губами: - Ведь это всего лишь билет. Правда?
- Это только билет, но придет и поезд. Я не люблю говорить о том, чего не могу знать, - виновато развёл руками шут, ведь он никогда не видел второго поезда. Солдат покачал головой, грустно и весело улыбаясь, словно обретя себя, обретя высший смысл своего существования, победив не страх смерти, ведь он шёл теперь в бой, но свою трусость, своё подлое желание убежать. Теперь он шёл в бой, не против зла, а ради жизни.
Вот он спустился на перрон, стрелки часов сомкнулись на полудне, за воротами вокзала снова завыла сирена воздушной тревоги. Солдат исчез за этими вратами...
Сизый проводник захлопнул двери, поезд отправился дальше, гулко и беззвучно стуча колесами. Шут продолжил гладить ленты, держа в руке оставленный подарок, розу... Внезапно она расщепилась на лепестки, их оказалось много, очень много, настолько много, что мнилось, словно в них можно укутаться с головой. Они разлетелись по ленточкам. На какие-то упало их немного, на какие-то целая охапка. Шут невесело, но блаженно улыбнулся, качая мерно задумчиво головой. Ленты ожидали своей очереди быть разглаженными определённым выбором.
Поезд тенью сквозь Стикс нёсся ночными дорогами, оберегаемый лишь собой, обделенный словами. Неустававшие пассажиры слушали истории шута, правда, все долго молчали после страшной остановки под именем «война». Но поезд шел, как в стеклянном скафандре, не являясь свидетельством жизни или наоборот.
Шут наглаживал ленты, шут хотел помогать, он приложил сто тысяч усилий, чтоб все смеялись. И не зря. Улыбки на лицах сменялись печалью, когда истории вдруг проникались поучительным оборотом. Но страшные и грустные он боялся рассказывать и не хотел, хранил воспоминания чужие, как старый и забытый сейф.
Вот девочка сошла в другое время, не девочка, а девушка уже. И встретила на перроне в своём времени доброго мужа и в будущем милых детей. Оставила розочку среднюю, чтобы согреться, да не забыть, вытянув тугую длинную ленточку. И так тянулась нить. Поезд не выбирал остановок, остановки выбирали его, поезд катился по рельсам безосновным, пока стелилось железное полотно. Снова через мосты, снова по акведукам. Печально, странно, и много слов. Затем снова веселые, хоть в туннеле жутком, затем снова ленивые - проводник вместе с чаем принес. Все лились истории, шут не унывал, жил в своей оратории, пока её не повстречал...
Поезд остановился сам по себе, никто не просил, как всегда на вход и на выход единая дверь - что лицо, что тыл.
Она оказалась в вагоне странная, одинокая, вплыла сама, оттолкнувшись, как от берега дальнего, от перрона. Вот и всё, никто не сдерживал, вот и в поезде, почти без багажа. Весь багаж - хрустальная паутинка, да два стрекозиных крыла. Она вплыла, лёгкая и безбрежная, белая, точно снег. Она вплыла, как медуза среди толщи океанских вод. Казалось, поезд должен нести её сам, как и воздух - невластна она над ним. С чёрными глазами глубокими, белой копной волос, прозрачная - только снежинкам передавать привет.