Шут смотрел на неё, интерес испарился, он всё не мог понять, чего же в нем больше - непонимания иль нежеланья понять. Интерес слишком обыденное чувство для того, что случилось ныне пережить ему. Смешенье чувств? От красоты её ли? Нет?
Обычно он с легкостью объяснял все мотивы людей, даже предугадывал их ответы, но она оказалась загадкой, пока что нерешительная, безмятежная, осматривалась в вагоне, словно что-то напевая, невесомая, сравнимая лишь с былинкой одуванчика по незамысловатой простоте мимолетности прекрасного.
Девушка размахивала невесомым багажом, невероятно свежая, без оттиска сонливости. Шут хотел бы спросить что-то, но, несмотря на свою старость и опытность, опыт чужих жизней через истории судеб, не решался.
Но она уже, точно стремительная падающая звезда, подлетела к нему, наклонившись и улыбаясь, точно ребёнок. Её белый сарафан до колен вился по ветру солнцем от того, сколько она кружилась и двигалась, всё не находя себе места среди душных кресел. Видимо, поэтому другие пассажиры уже с неудовольствием поглядывали на неё. И она первая спросила, садясь на коленки: - А что ты делаешь? Ты кто, клоун? Ой, а это что, утюг такой? Как смешно! Я видела такие только в музеях. Наверное, он тяжелый.
Она улыбалась и пристально смотрела на него, потянула руки к утюгу, тогда шут резко очнулся, воскликнув, точно уча дитя: - Осторожнее! Он же горячий!
На самом деле мысль о том, что что-то может причинить ей вред, казалась невыносимой... Отчего? Почему? Он не знал, ведь он слишком привык играть для других, разбираться в их проблемах, так как, он уже догадывался, их поездка в другое время всегда являлась бегством. От себя, от других, от проблем. А что же она? Она тоже была малодушной и от чего-то бежала в обывательское выбирание эпохи для жизни? Некоторые пассажиры словно попадали не в поезд, а в магазин, ведь случались и такие. Неужели она? Шут понял, что хочет спросить, у неё спросить: - Ты кто? Почему ты села в этот поезд?
- Я человек, - рассмеялась девушка, но стала грустной, пожимая плечами и вздыхая как незаслуженно наказанное чадо: - Никто меня не замечает. Особенно все стерто в больших городах. Там никто никого не замечает! Вот и решила поискать себе другое время.
- Да ты что? Знаешь, тебя сложно не заметить! - улыбнулся шут в ответ и осознал, что теперь способен легко и непринужденно говорить с ней.
Так они начали общаться. Пассажиры, очевидно, так же как и люди, не желали замечать слишком скорое для них создание, не привыкшие к желанию выгоды, к желанию вещей и использования друг друга. Она рассказывала о том, что мечтает однажды увидеть мир, в котором никто не плачет, где много добрых людей и улыбающихся детей, где нет больших городов, в которых никто не знает друг друга; но есть множество поселений, люди в которых добры люди друг к другу; и каждого незнакомца встречают, как родного и сразу принимают как своего, если вдруг он решил остаться.
Она рассказывала и рассказывала, а шут гладил и гладил ленты. Пассажиры выходили на перронах, кто-то находил свою остановку, некоторые, пугаясь окончательности выбора, поворачивали назад и решали проехать ещё несколько сотен лет. А она сидела рядом и всё говорила, шут охотно ей отвечал, почти не обращаясь к не слушавшим его пассажирам. И так переставал играть на публику ради... Неизвестно ради чего, ради того, чтобы о нём не забывали. Но его всё равно не замечали, как человека, лишь как верного помощника в решении их тяжелых проблем и как болтуна для раскрашивания скучного пути и тучных дум. А она разговаривала с ним, смотрела в его глаза, юная, прекрасная, свежая, точно морской бриз в ватной пустыне, она видела в нем человека, личность...
Вот кто-то снова взял билет, второй билет, готовясь выходить, оставляя розу, совершенно неприметную, уже слегка вялую... Девушка с грустью поглядела на цветок, вплетаемый в новые ленты.
- Ты ведь знаешь, что это за второй билетик? - наконец спросила она.
- Не совсем. Говорят, те, кто сядут на этот поезд и сходят, в конце своей ленты переходят в другой поезд и он несёт их к иным берегам... - задумчиво отозвался шут: - Я не видел, не мог видеть.
- Значит, они исчезают навсегда? Второй билет... - вдруг исчезла радость девушки, отраженная исчезновением в пристально и испуганно впившихся в его лицо глазах, её постоянная радость куда-то исчезла, шут испугался, ведь казалось, что без радости она растает, от неё больше ничего не останется, потому что она словно фея, которая умирает, когда в неё перестают верить. Всё исчезает для нас, когда мы перестаем в это верить.