Шут размышлял судорожно, что же сказать и придумал, искреннее уповая на правильность слова: - Мы живем вечно в воспоминаниях тех, кто знал нас, на кого мы оказали влияние, мы не умираем, пока о нас помнят.
- А если ты жил тихо, не смяв и весенней травы? Значит, и не жил вовсе? - подняла голову девушка, и он увидел насколько серьёзными и сосредоточенно-взрослыми могут быть её широко распахнутые на мир глаза.
- Жил, ещё как жил! Ты был нужен миру, мир помнит о тебе! - открыл новое для себя внезапным прозрением шут.
Лицо девушки озарилось тихим светом, идущим изнутри, мягко проникающим наружу через зрачки. Что-то пришло как ответ в её душу, что-то невероятно утешающее, великолепно свободное и живое.
- Я верю в Создателя. Мы все нужны Ему. Как бы громко или тихо мы ни жили, - отозвалась она, но проникалась невероятной радостью, говоря об этом и словно светилась.
- Эй, шут! Расскажи нам что-нибудь! - вдруг окликнул завсегдатай поезда. Он не сходил уже много лет, он искал себе идеальную жизнь, но каталог времён не давал ничего интересного, ничего, что не требовало бы усилий и действий. Шут съёжился, как под ударами камней, девушка печатно поглядела на шута, выжидающе прося его молча не бояться.
- Как я устал играть на публику... - шепнул после очередного рассказа, вызвавшего бурю беспорядочного смеха, шут. Девушка, притаившись рядом с ним и не посмеявшись вслед за всеми, поглядела на лицо шута - большей усталости от повторений повторенного она не встречала ни у кого.
Она хотела помочь ему, пыталась что-то сказать, наконец, задумчиво начала теплым шёпотом: - Мы все что-то играем, но иногда маска прирастает к лицу. Именно это опасно! Мы подобны бамбуку - такие же быстрорастущие, раскачиваемся на ветру времён и мыслей, своих, чужих. Мы можем звучать, пропуская слова, петь, как бамбук. Мы являемся отражением вечного света, но отражением, и мы хрупки, словно зеркала. Словно зеркало в бамбуковой оправе, приросшее корнями к жизни и своему миру... И поезд несётся через времена, через это зеркало... Или же это мы пропускаем время через своё существо.
Шут улыбнулся, слова её успокаивали его, он ощущал себя молодым, новым, обновленным, как будто сбрасывал старую кожу, чешую...
И они ехали дальше, все дальше и дальше. И он ощущал в себе счастье, напитывался им, словно пересохшая земля саванн напитывается в сезон дождей живительной влагой.
Но вот вскоре он начал замечать, как свет спутницы, её радость и лёгкость понемногу, совсем незаметно, но меркнут, мутнеют. Она не находила свою станцию, вернее, он начинал понимать, что она вовсе теперь и не искала, не пыталась искать, и догадывался, что виновен в этом он и только он.
Она уставала, вскоре сонливость начала проникать и в неё. Но она заставляла себя снова оживать, искала повод оживиться. Вот кто-то снова сходил на платформу и перед выходом выбирал себе понравившуюся ленту. Тогда она спросила, когда очередной пассажир удалился, а шут принялся за распределение и заглаживание оставленной розы: - А можно посмотреть на твою ленточку?
Он поднял глаза, не испуганные, скорее в высшей степени непонимающие... Шут онемел, впервые его спросили об этом и впервые он осознал себя как личность, вернее её отсутствие, ведь у него не было ленточки, ни атласной, ни посконно-льняной.
- У тебя нет ленточки? Тебе грустно? - испуганно встретились их взгляды.
- Нет, что ты. Ну, нет и нет, - попытался казаться беззаботным шут, но она-то знала, когда и зачем он играет, настойчиво ответила, опуская глаза: - Тебе грустно. Ты всегда один. Ты решаешь чужие проблемы, а твои никто не слушает. Хочешь, я останусь здесь, в этом поезде с тобой навечно? Ведь тебе грустно, значит, и мне не будет весело, если тебе грустно. Будем вместе грустить.
Ужас закрался в сердце шута, ужас и протест, особенно, когда он краем глаза в очередной раз увидел проводника, который снова докурил очередную сигарету до фильтра и печально рассматривал её дымящие останки. Проводник не существовал, он не менялся, он не хотел быть кому-то нужным... - Не надо грустить, если вместе воспевать грусть, то она только станет хуже, - шут зажмурился, но нашёл в себе силы открыть глаза, посмотрел на её лицо, утонув в расширенных зрачках: - Найди своё время, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты стала серой проводницей. Мне нужен твой свет, воспоминание о твоём свете. Осознание, что ты где-то есть, и он неизменен в тебе. Я тогда ощущаю себя живым. По-настоящему живым.