- Вижу, - сказал я, имея в виду и женщину, и сигарету. - Слушай, я пойду, наверно. Точнее, поеду, - я похлопал по колесу своего инвалидного кресла.
- И куда теперь? - доктор выглядел усталым, очень усталым. Персонала в полуразрушенной больнице не хватало, и специалисты работали без смен, по двенадцать, восемнадцать часов, а иногда и сутками напролет.
- Сначала к главврачу, потом на выписку, потом снаружи знакомые подберут на машине, - перечислил я. - Перееду через границу, сниму комнату, буду, как и раньше, фрилансить за смешные деньги, сидеть в Интернете, читать про вас новости.
- Отбегал, значит, свое? - в голосе доктора послышались какие-то новые нотки. То ли издевка, то ли презрение. - Больше нет желания воевать?
- Честно - уже нет, - сообщил я. - Ни желания такого не имею, ни возможности. Я отдал долг Родине, Родина предпочла взять здоровьем. Расчет окончен, готов плюнуть на все это густой мокрой слюной и как-то устраиваться на гражданке.
- Кто бы меня спросил, хочу ли я отдавать какой-то там долг, - процедил сквозь зубы доктор. - Я бы тому мог рассказать много интересных вещей. Но вот беда - не спрашивают почему-то, просто привозят очередных двадцать раненых и говорят: пожалуйста, помоги. И я, что характерно, помогаю, уже скоро год как. Но хочешь уйти - решай сам, конечно, ополчение - дело добровольное.
- Доктор, - я как-то с опозданием сообразил, что не помню его имени. Игорь, что ли, или, может, Алексей. - Ну чего ты хорохоришься? Ты еще ерепениться начни.
- Никогда в жизни не ерепенился, - мгновенно поддержал старую шутку доктор. - Хорохорился - по молодости бывало, не спорю. Но чтобы ерепениться?
Приятно говорить с умными людьми.
- Что я могу сделать, а? - поинтересовался я тихо. - Обстоятельства изменились, я больше не могу воевать, меня теперь куда сильнее привлекает тихая спокойная жизнь, пускай бедная, но не подразумевающая ежедневного риска долгой и мучительной смерти... - я внезапно понял, что почти дословно повторяю дашкины аргументы и осекся.
"Не бойся..."
- Безработный калека, без друзей и близких, без денег, в конце концов, - напряженно закончил я. - Обреченный до конца жизни сидеть на обезболивающем, а ходить как минимум с палкой, коротким "пингвиньим шагом", чтобы не дай бог не потревожить раздробленные и плохо сросшиеся кости. Как я могу вам помочь теперь, как я могу спасать людей, подскажи, что я еще могу сделать?
- А что ты сделал из того, что мог? - прищурился Игорь, а может, Алексей. - Может, как Маресьев, научился с ампутированными ногами управлять боевым самолетом? Нет? Тогда может ты, как Герман, организовал партизанский отряд на оккупированной территории и многие годы успешно руководил им, презирая опасность и этот... как его... "ежедневный риск мучительной смерти"? Что, тоже нет? Вот беда-то, чего не спросишь, ничего у тебя нет...
Доктор наклонился ко мне, во рту у него нервно дергалась незажженная сигарета.
- Ты ведешь себя как щенок, которому прищемили лапку, и теперь он визжит и воет, жалуясь равнодушному городу вокруг на злодейку-судьбу. Вот только городу плевать. И еще щенок - это глупое молодое животное без капли разума, а вот кто такой в этом случае ты? Не подскажешь?
"Я с тобой..."
- Да пошел ты! - я с силой развернул колеса кресла и покатил к двери. Что-то было не так со всей этой ситуацией, что-то было неправильно, но сообразил я это только когда подъехал к тяжелой деревянной двери госпиталя и дернул за ручку. Воспоминание было ложным, ничего подобного при моей выписке не происходило, да и доктора никакого не было, я же сам его придумал, этого несчастного усталого человека, этот тихий голос моей издерганной, погасшей совести.
"Я не оставлю тебя..."
Но было уже слишком поздно, дверь открылась, протяжно заскрипев, и за дверью, за синим летним небом с расцветающими в воздухе черными цветками зенитных разрывов, оказалась тьма, она оскалила зубы и схватила меня, забросив в приятное и вечное небытие.
***
Примечание к части
В главе использованы стихи Пабло Неруды.
Глава 16, где "Бистро де Мартир" вполне оправдывает свою репутацию
Тьма может быть сколь угодно долгой и страшной, длящейся без конца и края и пугающей до чертиков. Но есть у глухой, душной темноты и слабое место: рано или поздно она уходит. Вот и сейчас, после некоторого, очень продолжительного времени, отвратительный липкий мрак вынужден был отступить, и я очнулся. В памяти осталось только ощущение тревоги, непонятного тяжелого страха и явственного напряженного облегчения, как будто чуть было не совершил ужасную ошибку, но в последний момент остановился, чудом удержав равновесие на самом осыпающимися под напряженными ногами обрыве.