Бен кивнул. Он продолжал гладить мишку. Этот медведь начал меня раздражать, и я забрала его.
– Я пытался послать с ней Кекса, – сказал Бен и тихо рассмеялся. – С Рингер.
Мне стало интересно, сознает ли Зомби, как звучит его голос, когда он произносит ее имя? Тихо, как молитва.
– Знаешь, у нас ведь нет резервного плана на случай, если она не вернется.
– Она вернется, – твердо проговорил Бен.
– Почему ты так уверен?
– Потому что у нас нет резервного плана.
И он просиял своей широкой, открытой улыбкой. Это сбивало с толку. Странно было видеть улыбку, когда-то освещавшую все вокруг – классы, коридоры, школьные автобусы, – на его новом лице, которое изменили болезнь, пули и голод. Как будто идешь по чужому городу, сворачиваешь за угол и вдруг натыкаешься на старого знакомого.
– Это круговая аргументация, логическая ошибка, – ответила я.
– Знаешь, некоторые ребята чувствуют угрозу, когда их окружают умники, а мне это только придает уверенности.
Бен пожал мне руку и, прихрамывая, направился к своему номеру.
Остались только игрушечный мишка, большой ребенок в конце коридора и закрытая дверь. И я перед нею. Я сделала глубокий вдох и вошла в комнату. Села на кровать рядом с горкой из одеял. Я не видела Сэма, но знала, что он там. Он не видел меня, но знал, что я рядом.
– Как он умер? – раздался приглушенный голос.
– Его застрелили.
– Ты видела?
– Да.
Наш отец ползет, впиваясь пальцами в грязь.
– Кто его застрелил?
– Вош.
Я закрыла глаза. Не надо было говорить. В темноте картинка становится отчетливее.
– Где ты была, когда Вош его убивал?
– Пряталась.
Я потянулась к нему, чтобы откинуть одеяло, но остановила себя.
«Где бы ты ни была…»
В лесу, недалеко от пустого шоссе, девочка забирается в спальный мешок, застегивает молнию, и в который раз у нее перед глазами погибает ее отец. Пряталась тогда, прячусь сейчас и снова, снова вижу эту картину.
– Он дрался?
– Да, Сэм. Он дрался как лев. Он спас мне жизнь.
– Но ты притаилась.
– Да.
Я прижала мишку к животу.
– Как жирный цыпленок.
– Нет, нет, – прошептала я. – Все не так.
Сэмми откинул одеяла в сторону и резко сел. Его было не узнать. Я никогда раньше не видела этого мальчика таким. У него было страшное, искаженное от ярости и ненависти лицо.
– Я убью его. Я всажу пулю ему в голову!
Я улыбнулась. Во всяком случае, попыталась улыбнуться.
– Извини, Сэмс, но он мой.
Мы смотрели друг на друга, и время начало распадаться на части. Время, которое мы потеряли в крови, и время, которое мы обрели в крови; время, когда я была всего лишь властной старшей сестрой, а он надоедливым младшим братом, и время, когда я была той, ради кого стоило жить, а он тем, ради кого стоило умереть. А потом он бросился ко мне на грудь, и мишка оказался между нашими телами, как мы между временем до и временем после.
Я легла рядом с Сэмми, и мы вместе прочитали его молитву: «Если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу».
И я рассказала ему историю о том, как погиб наш папа. Как он выкрал винтовку у одного из плохих парней и в одиночку перебил дюжину глушителей. Как он стоял перед Вошем и говорил ему: «Вы можете уничтожить наши тела, но вам не уничтожить наши души». Он пожертвовал собой, чтобы я смогла убежать и спасти брата от злой галактической орды. Папа верил, что наступит день, когда Сэм соберет оставшихся в живых людей и спасет мир. Пусть Сэмми запомнит мои слова, чтобы в его памяти не возникала картина, как его отец в свои последние мгновения ползет, истекая кровью, по грязи.
Брат заснул, а я выскользнула из кровати и вернулась на пост у окна. Полоса парковки, заброшенная закусочная («Все, что можно есть в среду!») и серая, уходящая в черноту лента шоссе. На Земле тихо и темно, – наверное, такой она и была до появления людей, наполнивших ее шумом и светом. Что-то подошло к концу. Начинается новая эпоха. А сейчас – промежуточное время. Пауза.
На шоссе, около заехавшего на разделительную полосу внедорожника, свет звезд отразился от темного предмета, в котором я сразу опознала ствол винтовки. У меня на секунду остановилось сердце. Тень метнулась к деревьям, и я заметила мерцающие, черные как вороново крыло, идеально гладкие и абсолютно прямые волосы. Это была Рингер.
У нас с нею с самого начала не заладились отношения, и чем дальше, тем хуже они становились. Все, что я говорила, она воспринимала с ледяным презрением, как будто я дура или просто сумасшедшая. Особенно когда дело касалось Эвана Уокера.