— Отставить мысли и отвратные сомнения! Не поддавайся оборотню фактов! Не затуманит пусть тебя сей восхищения из проклятых и сладостных абстрактов.
Скелет во время своей речи указывал на Готинейру.
— Кого ты слушаешь? Всевидящих богов? Иль сей исчадие душевных угнетений? Ты думаешь, что выпрыгнешь с оков, но сам погибнешь от извечных размышлений! — Краус заливался надрывающимся смехом.
Готинейра вдруг села на колени и начала поднимать Эрика.
— Очнись, ты был рождён по заповеди лжи! Но убеждённый в правоте лгунов, что все учения — святые миражи тебе достались будто от богов, — громко говорила она, показывая Эрику на мрачные декорации, где существ клеймили страницами жутких книг. — Ты верил им, покуда был мальчишкой. Во всех грешащих видел невиновных. Но задохнулся собственной отдышкой в руках отцов-учителей духовных!
Парень, продолжая следовать тексту, поднялся с пола, и увидел новые декорации: как персонаж, которого он отыгрывал, сидел среди спокойных созданий, мирно наслаждающихся красотами пейзажа. Но всё резко поменялось, и существа уже шествовало вместе с другими, кричащими в унисон то, что было выклеймено на их телах.
— Я… помню — жил по голосу других: безумных лжепророков мировых. И им плевать, что ноша тяжеленая, когда в душе сгорает целая вселенная. Я жил в иллюзиях бессмертных колдунов! Но трещина в их лжи мне принесла сомнения. Я понял, убежав от суррогатных мыслей-двойников, что всё вокруг — кошмарная мистерия.
Персонаж на декорациях, ногтями сдирая с себя клеймо, убегал невесть куда, а за ним гнались его же собратья, обезумевшие после долгих пыток словом. Готинейра продолжала:
— Всё так! Сорви с себя чужую истерию! Восстань c кошмара мёртвого народа! Где лжежрецы так славят индустрию агоний человеческого рода.
— Не может быть, я только осознал! Я вторгся в грязь кладбищенских пустот младенцем, одурманенным с рождения зловонной тонной разных нечистот, что только может созидать воображение. Кричали мне и всем пророки о святынях, бросали дождь из сладостной морали. А сами, гордо восседая на твердынях, грешили, отрывая от детей детали.
На сцене появились клетки, где сидели существа, а рядом стояли жуткие твари, и день ото дня повторяли то, чему хотели научить своих рабов. И те, в итоге сходя с ума, начинали повторять за тварями. А Эрик продолжал читать:
— Я в клетке жил, я радовался грязи. Я древом был в лесу дремучих идиотов. Кто не со мной — те пагубные мрази. Из нас стругали мёртвых патриотов страны, которая давно мертва. Где гражданин — безмозглая машина. Где правит сладостный обман, молва о восхвалении фекалий господина. Меня лечили вирусною рвотой, что вырывалась изо рта дворян и их рабов. Свободным сделали от разума работы, поставив в ряд таких же дураков. Пытался пробудиться временами. Я болен был попыткой осознания. Но быстро усыплялся лжеврачами, что поклялись скрывать всю правду мироздания.
И стоило ему закончить, как заговорил Лин, играющий того, кто на декорациях восседал на вершине пирамиды, смеясь.
— Невероятно, как ты разорвал обман? Ведь я веками ткал всю эту паутину! Всю жизнь я дураков кидал в туман! Вы все обязаны, уроды, господину! Я так люблю вас, глупые создания! Своим диагнозом вы дарите мне власть! Кричу в момент, желая дать образование: «откройте для дерьма пошире пасть!». Вы не услышите реальности вещей, я прострелил вам уши сладкой ложью. Могилу глупости построил порыхлей и вновь её наполнил молодёжью.
Готинейра закричала:
— Вот видишь? Ты сорвал обмана маску с тирана, угнетающего мир! И в исступлении он всё подверг огласке! Сей до чужой агонии вампир.
А Лин, размахивая руками, бросающими в стороны клубящуюся, словно дым, тьму, надрывался:
— В мою харизму верят миллионы, поверивших в актёрскую игру! Я призываю всех вас чтить законы, хоть сам, в крови купаясь, их не чту. Я ветеран речей и праведного гласа! Но не устану строить я из трупов города. Пока в мои слова так продолжает верить мясо, что для «святых» лишь ежедневная еда. Молчать! Я призываю чтить вас постулаты! А сам, детей готовя на пару, взгляну, как на параде дураков лауреаты ножом испытывают тела глубину. Я призываю вас любить друг друга! Но сам плевал на всяк чужое горе. Ведь вы — моя безмозглая прислуга в моём марионеточном терроре!
Декорации сменились на горящие города, где клеймённые существа убивали тех, кто их когда-то пытал. Эрик говорил: