Как всегда она лишь рассмеялась над протестом.
— Да тихо ты. Все нормально с этой рубашкой. Ванда из магазина Гудвил сказала, что ее привезли из одного большого особняка в Садовом районе. Эта рубашка принадлежала сыну высокопоставленного мужчины, и раз уж я тебя ращу, чтобы ты стал…
Ник сжал зубы.
— Я уж лучше буду хулиганом, которого никто не трогает.
Она остановилась, чтобы перевернуть бекон, и издала раздраженный звук.
— Никто не будет тебя трогать, Ники. В школе действует четкая политика против насилия.
— Ага, точно. Это стоило не дороже бумаги, на которой было написано. Особенно, если учитывать, что все задиры были полными идиотами и все равно не умели читать.
Блин. Почему она не слушает его? Как будто ему каждый день не приходилось входить в пещеру со львами и пытаться увернуться от жестокости на минном поле средней школы. Если честно, он уже устал от этого, но не мог ничего поделать. Он был таким неудачником, что никто в школе не позволил бы ему забыть об этом. Ни учителя, ни директор, ни особенно ученики.
Почему бы не забросить этот школьный кошмар?
Потому что мама не позволила бы ему. Потому что только бандиты бросают школы, а она не для того работала так много, чтобы вырастить еще одного бесполезного подонка — эта нудная речь навсегда впечаталась ему в мозг. Она обычно начиналась с фразы: «Будь хорошим мальчиком, Ники. Поступи в колледж. Найди хорошую работу. Женись на хорошей девушке. Нарожайте кучу внуков и никогда не пропускайте воскресные мессы в церкви». Его мама уже распланировала весь маршрут его будущего, без каких-либо отклонений от него или остановок.
Но, в конце концов, он любил свою маму и ценил все, что она для него делала. За исключением: «Делай, как я говорю, Ники. Я не прислушиваюсь к тебе, потому что я знаю лучше», все время говорила она.
Он не был глупым и не создавал проблем. Она не представляла через что ему приходиться проходить в школе, и каждый раз, когда он пытался объяснить, она отказывалась слушать. Это так раздражало.
«Уф, ну почему я не могу подхватить свиной грипп или что-нибудь еще?»
Всего лишь на ближайшие четыре года, пока он не сможет выпуститься и начать жизнь, в которой не будет постоянных унижений? В конце концов, свиной грипп убил миллионы людей в 1918 и еще больше во время эпидемий в 70х и 80х. Разве он просил многого, всего лишь его очередную мутацию, чтобы вывести его из строя на пару лет?
«Может приступ парвовируса…»
Ты же не собака, Ник.
Верно, ни одна собака не позволила бы натянуть на себя эту рубашку.
Проехали, нужно что-то другое…
Бесполезно вздыхая от тревоги, он посмотрел на дерьмовую рубашку, которую отчаянно мечтал спалить. Ладно. Он сделает то, что обычно делал, когда мама заставляла его выглядеть сверкающим болваном.
Он смирится с этим.
Но я не хочу смиряться. Я выгляжу очень глупо.
Соберись, Ник. Ты сможешь. Ты и похуже переживал.
Ага, точно. Отлично. Пусть смеются. Он все равно не мог это остановить. Если не будет рубашки, то они все равно найдут другой способ унизить его. Ботинки. Прическа. А если и это не получиться, то будут издеваться над его именем. Ник — писюник, или Николас — безписюниколас. Не важно, что он говорил или делал, те, кто издевались над ним, использовали все. Просто с некоторыми людьми было что-то не так и они не могли жить без того, чтобы от них не страдали другие.
Его тетя Меньяра всегда говорила, что никто не сможет унизить его, если только он сам не позволит.
Проблема в том, что он позволял гораздо больше, чем хотел бы.
Его мама поставила надколотую синюю тарелку на край проржавевшей духовки.
— Присядь, детка, и съешь что-нибудь. Я читала в журнале, который кто-то оставил в клубе, что дети показывают лучшие результаты на тестах и вообще лучше учатся в школе, если завтракают, — она улыбнулась и показала ему упаковку с беконом. — И смотри. В этот раз даже срок годности не истек. — Она рассмеялась над вовсе не смешной шуткой. Одним из посетителей маминого клуба был владелец местного продуктового магазина, который иногда отдавал мясо, когда у него истекал срок годности, а этот парень не хотел его выбрасывать.
— Если мы быстро съедим это, то не отравимся, — еще одна фраза, которую он ненавидел.
Накалывая на вилку хрустящий бекон, он оглядел маленькую квартирку, которую они называли домом. Она была одной из четырех квартирок в обветшалом доме. Состояла она из трех меленьких комнат, кухни-гостиной, маминой спальни и ванной, не так уж много, но она принадлежала им, и его мама гордилась этим, и он тоже старался.