Через несколько минут Питерс повесил телефон.
Ник угрюмо посмотрел на него.
— Не я это начал, — Питерс скривил рот. — Другие говорят иначе. И кому я должен верить, Готье? Хулигану, как ты, или четырем честным студентам?
Он должен поверить тому, кто говорит правду, даже если он хулиган.
— Он оскорбил мою мать.
— Насилию нет оправдания.
Его как будто током ударило. Лицемерная свинья, Ник не мог так это оставить.
— Правда? Знаете что, Мистер Питерс, я вчера видел вашу маму голой, и для старой бабы у нее очень даже ничего…
— Да как ты смеешь! — закричал он, вскакивая и хватая Ника за ворот рубашки. — Ты, скверный маленький…
— Я думал, вы сказали, что оскорбление моей мамы не является оправданием насилия.
Питерс задрожал, и его кожа пошла пятнами от ярости. Его хватка усилилась, а на виске пульсировала вена.
— Моя мать не стриптизерша с улицы Бурбон. Она хорошая, верующая женщина. — Он отшвырнул Ника от себя. — Собирай вещи и пошел вон.
Верующая, как же? Странно, ведь Ник с мамой ходили на мессу каждое воскресенье и минимум два раза посреди недели, и они видели Питерса или его маму лишь на святые праздники.
Ага…
Лицемер до мозга костей. Он призирал таких как Питерс.
Ник схватил сумку с пола и ушел. Снаружи офиса его ожидал охранник, чтобы проводить к шкафчику.
Как преступника.
Пора бы уже привыкнуть. Некоторые вещи заложены в генах.
«По крайней мере, не сковал меня наручниками».
Пока что.
Низко склонив голову, он старался ни на кого не смотреть, в то время как другие ученики хихикали и шепотом обсуждали его.
— Вот что происходит, когда ты приходишь с помойки.
— Надеюсь, они не позволят ему вернуться.
— Так ему и надо.
От злости Ник сжал зубы. Он подошел к шкафчику и к кодовому замку.
На два шкафчика ниже Брайнна Аддамс доставала свои книги.
Шатенка, достаточно симпатичная, она была одной из тех, кто тусовался со Стоуном и бандой, которых не выносил Ник.
Она остановилась, чтобы посмотреть на них, и нахмурилась, когда увидела охранника.
— Что случилось, Ник?
— Отстранили от уроков, — он остановился, чтобы проглотить гордость. В очередной раз. — Можно тебя кое о чем попросить?
Она не колебалась.
— Конечно.
— Можешь взять для меня задания, чтобы я не отстал?
— Конечно. Переслать тебе по электронной почте?
«И я почувствовал себя хуже некуда».
— У меня нет дома компьютера.
Она помрачнела.
— Извини. Хм, тогда куда тебе их привезти?
Ник был благодарен за то, что она была более воспитана, чем остальные ее друзья придурки.
— Я подъеду к тебе домой после уроков.
Она написала ему адрес, пока он доставал все свои книги.
— Я буду дома около четырех.
— Спасибо, Брайнна. Я очень ценю это, — он положил бумажку в задний карман, а затем позволил охраннику вывести себя за приделы территории.
Удрученный тем, что предстоит встретиться с мамой, всю дорого домой, он чувствовал, как будто возвращается в гетто, и трепетал с каждым шагом, приближающим его к двери дома.
В их паршивом домишке его ждала мама с хмурым выражением лица. В своем потертом розовом халате, она выглядела уставшей и взбешенной, как никогда.
Он кинул сумку на пол.
— Тебе надо поспать, мам.
Ее глаза быстро скользнули по нему и заставили почувствовать себя еще ничтожнее, чем это смог Питерс.
— Как я могу спать, когда моего мальчика выкинули из школы за драку? Ты лучше, чем кто-либо знаешь, как тяжело мне удержать тебя там. Сколько денег на это уходит. Что мне приходиться делать, чтобы платить за книги и обеды. Почему ты настолько глуп, чтобы расшвыриваться такими возможностями? О чем ты вообще думал?
Ник ничего не сказал, потому что правда убила бы ее, и он не хотел, чтобы она так же себя плохо чувствовала, ведь она не могла с этим ничего поделать.
«Я мужчина в семье». Это его работа, защищать ее. Это все, что он знал.
«Позаботься о маме, мальчик, или ты мне ответишь. Ты оскорбишь ее, и я вырежу твой язык. Ты заставишь ее плакать, и я сам убью тебя». Его отец был бесполезным существом, но одно в нем хорошо — он всегда выполнял угрозы. Все. И раз уж он уже убил двенадцать человек, Ник решил, что он не станет думать дважды и убьет и его.
Особенно учитывая то, что его отец не очень-то любил его.
Поэтому он сдержал злость, и не стал ничего говорить, чтобы не задеть ее чувств.