— Предвечная, хорошо. Я верю тебе. — Слова звучали тяжело, чтобы ощущалась вся та ответственность, которую Мия брала на себя. — Пожалуйста, не подведи.
Полыхнула искорка, и из трубки пошёл дымок. Венди один раз вдохнула его и закрыла глаза. Пришлось выждать несколько секунд.
— Я готова. Вся ратуша как на ладони.
На площади у городской ратуши вершился суд. Вереск не позволял слишком приблизиться к покровителям, которых здесь было не меньше десятка. Горожане держались в нескольких шагах от происходящего, чтобы можно было и наблюдать, и не попасть под горячую руку.
Среди шести виновных, стоящих на коленях, был и Маччери Мортале. Выглядел он неважно — грудь едва вздымалась, голова была опущена, а кровь струилась по шее и затекала за шиворот. За спиной стоял кто-то из Вереска и потому даже поднимать руку, чтобы вытереть кровь, Маччери не решался.
Хлоя приказала остальным послушаться и играть роль. Даже Сорроу сейчас стоял на коленях и наблюдал за Хлоей — даст ли она знак, чтобы события приняли совсем скверный оборот, или есть шанс на мирное решение. Он клялся себе, что никого из них не убьют и больше опасался внезапного выстрела от покровителей, чем какого-то фокуса от Вереска. Парень успел заметить, что на крыше их страховал Парадокс, но настраивал себя так, словно его там нет. Никакого второго шанса, никакого права на ошибку и никаких сожалений, если в дело пойдёт Флавитон.
Покровители говорили по очереди. У ораторов замечательно получалось дополнять друг друга, и каждый взгляд был прикован к ним. Они кричали, желая, чтобы их услышало как можно больше людей. Жители знали, что можно кинуть чего потяжелее в грастию, можно даже браниться на людей из Вереска, но поднимать руку или прерывать покровителей не решался никто. Было слушателю совершенно всё равно на происходящее, поддерживал он эту расправу или он всеми силами хотел не допустить её, всё, что он мог делать сейчас — стоять и наблюдать. Так думал каждый, оттого из пары тысяч людей, кто не хотел мириться, никто не сделал и шага вперёд. Многие из толпы были столь же жаждущими не согласиться, сколь и бездействующими, неготовыми проронить даже слово.
Людей подготавливали к справедливой расправе. Чтобы на их глазах судили маргиналов и диверсантов, в которых не осталось ничего святого. Хлоя не успевала отвечать на вопросы покровителей. Это не походило на диалог, скорее на приговор, что обычно зачитывают судьи.
— По вашей вине сегодня погибло огромное количество людей. Этого вы так добивались? Жертв?
— Где эти жертвы? Покажите мне их, — возразила Хлоя, но тут же утонула в череде слов.
— Животные! Дорогой Мейярф, я лично видел, как они душили человека! Даже не грастию, а обычного горожанина. Зачем?
— Вы заслуживаете казни прямо здесь. Не заключения, а сиюминутной казни.
— Вы превратили этот день в покушения на каждого, кто стоит перед вами и за вашей спиной. Вы умышленно шли отбирать человеческие жизни.
— Вот, мейярфцы! Вот то, к чему может привести своенравие.
— Такие как они всегда оправдываются благими намерениями.
— Но их слова лишь звучат искренними, а в итоге приносят разрушение.
— А ведь эти люди, стоящие перед вами, не выглядят, как сумасшедшие. Но совершенно точно такими являются. Им безразлично счастье Мейярфа и жизни тех, для кого это место — дом.
— Ведь они поверили в то, что наша с вами проверенная тропа может вести к обрыву.
— Та дорога, по которой прошли тысячи людей! Не одно поколение!
— Они решили идти другим путём. И из-за него сегодня погибли люди. Из-за дороги, которая показалась этим людям своей! А кто…
Совершенно внезапно речь покровителей заживо похоронил другой звук. По всему городу, по каждой его улочке и площади, послышалась рябь. Каждый рупор зазвучал на всей громкости. И они впервые передавали совершенно чужой, ранее не слышимый почти никем голос, по всему городу.
— Здравствуй, Мейярф. Вряд ли ты вспомнишь мой голос, потому что он давно запылился на твоих улицах. Как и моё настоящее имя. Я не могу тебе назвать его, потому что для тебя, как и для большинства слушающих, оно совершенно ничего не значит. Но то, что ты слышишь меня, нельзя назвать простой случайностью. Возможно, это очень большой шанс, о котором ты успел забыть. Коснутся ли такого большого города мои слова или нет — я обращаюсь к той части тебя, которая может услышать. Я знаю, что ты от края до края наполнен разными людьми. Их много, и они плавают в тебе, как в огромном золотом океане. Они переплетаются и взаимодействуют. Мне есть что сказать каждому из них.
Этот голос всё ещё казался таким же немыслимым, как если бы с жителями решил заговорить сам мегаполис. Но они ждали. И хоть у голоса и не было той размеренности и того ритма, с которым говорил Маттиас Мендакс, люди хотели услышать ещё. В этом звуке была новизна.
— В тебе живут такие, которых очень много. Эти люди привыкли к звезде над головой настолько, что до сегодняшнего дня им сложно было представить, как выглядит лёд. Они, возможно, до сих пор отрицают его существование, потому что жара впиталась глубоко в их кожу и сознание. Кажется, что ни один кусочек льда не сможет снять этот зуд, хоть высыпи целое ведро. Эти люди бредут куда-то, от точки до точки, и порой не знают, чем занять свою голову в эти моменты. Они внимательно слушают, мало говорят вне дома и стараются не сбиваться с самой короткой дороги. От места к месту, и не более того. Эти люди уводят взгляд, когда рупоры обвиняют кого-то, но не закрывают уши, потому что положено слушать. И становится страшно, что невидимая рука из рупоров утащит их в место, которого они панически боятся. Куда попадают какие-то ненормальные, которые занимаются разного рода глупостями. Поэтому эти люди наклоняют голову и продолжают идти своей дорогой. Но сегодня, Мейярф, дай им шанс услышать о том, что от пекучей Терсиды можно убежать. Что не стыдно на время спрятаться в тени, если ты плавишься под солнцем. Дай шанс задуматься о своём тем, в чьих головах осталось хоть что-то помимо желания поскорее оказаться в нужном месте. Отбери у них страх, чтобы распутать хоть один маленький клубок их мыслей. И пусть все твои рупоры рвутся от наплыва правил, эти люди могут избавиться от кошмара, который накрыл тебя с головой, — страха думать и самовыражаться.
Звук заскрипел и на долю секунды пропал. Для чьих-то ушей облегчением стала тишина, а для чьих-то звучание. Но голос вернулся, такой же уверенный и настоящий.
— И тогда, мой бескрайний город, когда человек бросит вызов всем нескольким сотням рупоров, когда он сам станет своим звуком, ты тоже, наконец, сможешь стать кому-то домом. Только скажи им, что не существует непоколебимой истины, непобедимой жары и беспрекословных правил. Скажи им, что всегда есть те, кто накроет их своей тенью, нужно только оторвать взгляд от пола. Эти люди испуганы, но не брошены. Они не безнадёжны и не потеряны. Только дай им немного смелости, пожалуйста.
Послышался тяжёлый вздох, словно за этими словами остался целый пласт, который принял форму слов, оседающих в голове. Все эти слова больше никто не произнесёт и не услышит — это то, что звучит лишь один раз. Поэтому всё произнесённое просто продолжало трещать внутри. Каждое слово осталось позади, но не спешило испариться.
— Живут в тебе и те, кого мне противно называть человеком. Лжепросветители, мракобесы и переметнувшиеся на их сторону — я презираю саму суть каждого из вас. Тех, кто сам не задаёт вопросов и запрещает это делать другим. Тех, кто мешает узнавать и осуждает излишний интерес другого. Каждый, кто закрывает глаза человеку, который пытается повернуть или поднять голову. Называющие непроглядную темноту благом, а палачей — наставниками. Я знаю, что мои слова для вас ничего не значат. Они могут вызвать страх и неприятие. Вы почувствуете отвращение ко мне, но ничто не заставит вас испытать стыд. И ничто не заставит вас стать лучше, потому что вы — потерянный слой человечества.