— Я думаю, ты понимаешь в этом деле не хуже папы, а? Может, даже и лучше?
Не глядя на Машу, Вовка произносит сварливо:
— Не люблю, когда во время игры мешают разговорами.
— О! Какой ты строгий…
Вовка сжал губы.
Маша и Вовка молча наблюдают за игрой.
Сериков пробирается к ним по ряду, садится.
— Ну как? — Он смотрит на одного, на другого. — Все в порядке?
— Все в порядке, только Вова не хочет мне ничего объяснять, — говорит Маша.
— Вова, ты что же? Я тебе всегда объясняю, делюсь с тобой знаниями, а ты — жадный?
Вова искоса посмотрел на отца.
— А я же твой сын — правда?
— Ну и что?
— Ты и должен мне… объяснять…
— М-да! Железная логика. — Он наклоняется к Маше. — Абрамов сейчас раздолбал мою статью. Говорит, что я путаю спорт с физкультурой…
Поздним вечером перед домом, где живут Вовка с матерью, Маша, протягивая Вовке руку, говорит ласково:
— Что ж, до свидания, Вова. Пойдем еще раз на хоккей?
Вовка, глядя на отца, мотает головой. Потом произносит:
— Не.
— Да-а? — удивляется Маша. — Почему же?
— Просто так… — Помолчав, он говорит более твердо. — Вообще.
Серикову это не нравится.
— Ну ладно, брат! Иди, иди, спокойной ночи…
Вовка поворачивается и уходит.
Маша, продолжая ласково улыбаться, прощально и приветственно помахивает кистью руки. Но как только Вовка скрылся в парадном, улыбка исчезает с лица Маши.
— Мальчик славный, мне понравился. Но он меня ненавидит, — говорит Маша, — и с этим ничего не поделаешь. Поэтому я тебя прошу не устраивать больше таких экспериментов. Зачем мне это нужно? Два часа я сидела, как на иголках…
— Но я ему обещал — понимаешь? Как раз на этот матч.
— Вот и пошли бы вдвоем. Тем более что мне решительно все равно — какой матч.
Они идут по улице. Останавливаются на троллейбусной остановке. Машино недовольство все еще длится и даже как будто разгорается. Но это — внутри, незаметно для глаза.
— Так что я тебя прошу: никогда больше не своди нас, — говорит она мягко и даже с некоторой нежностью, берет Серикова под руку. — Хорошо? Ладно?
Помолчав, он говорит:
— Как хочешь…
Перед столом редактора стоят Лужанский и Сериков. Разговор «на нервах».
— Какие меценаты? Что вы произносите слова, не понимая смысла? — Сериков пытается возразить, но Грачев жестом останавливает его. — Футбол всенародная, любимейшая игра. Весь народ является у нас меценатом. И меценатом с большой буквы — вам ясно? Ну? Что вы молчите?
Сериков пожимает плечами.
— Я — хочу, но вы…
— Вы воспользовались моим отъездом и написали совсем не то! Вреднейшая статья! Какого дьявола вы вздумали защищать Кизяева? Развалил команду, занял семнадцатое место…
— Роман Романович, он пришел туда год назад, — пытается вставить слово Сериков, — а чтоб сделать команду…
Но Грачев прерывает его:
— Да и старик небось! Не тянет! У нас старики ведь какие упрямые…
— Какой старик? Сорок пять лет!
— У нас ведь старики: сам чувствует, что не может, отстал, силенок нет, культуры не хватает, а уступить не желает, цепляется до последнего… (В кабинет вошли Чаклис и еще какой-то сотрудник, остановились у двери.) А у нас мужества нет сказать: «Дорогой товарищ, пора тебе на покой». А надо бы проявлять иногда такое мужество. А? Как вы считаете, Григорий Михайлович?
— Что? Да, да… Мы попозже зайдем, — бормочет Чаклис и выходит вместе с сотрудником.
— Вот и дожидаемся по собственному малодушию, пока не случится какое-нибудь ЧП, авария или команда, понимаете, займет последнее место.
— Это вы в мой адрес? — спрашивает Лужанский.
— Почему же в ваш?
Звонит телефон.
— Без конца звонят… И все — по вашей милости…
Грачев снимает трубку.
— Да? Кто? Соедините… — Пауза. — Николай Федорович? Доброго здоровья. Слушаю вас… Да, как раз сидим, обсуждаем, как дошли мы до жизни такой… — Грозит Серикову кулаком. — Я вам объясню: тут случилась накладка. Я был за рубежом, номер подписывал мой зам — Куликов, человек абсолютно чуждый спорту… Вот именно… А наш завотделом Лужанский, опытный работник, в годах, но вот проявил легкомыслие — дал материал без проверки… Да… Нет, нет! Автор заметки Сериков, но Лужанский, как завотделом, обязан был проверить факты, согласовать с федерацией… (Зажав ладонью трубку, сверля Серикова глазами, спрашивает строго: «Когда вы были у Кизяева?» Сериков: «Дней десять назад». В эту минуту в кабинет входит Мартынов и, на цыпочках пройдя к окну, останавливается там и слушает с большим интересом.) Говорит, дней десять назад… Чем-то разжалобил, наверно… Да? Отрицает? Ну, такие факты нам пока неизвестны… Я понимаю… Доброго здоровья, Николай Федорович…