— Я не люблю законов жизни, — говорит Сериков.
— Это все фразы! Ты им подчиняешься, этим законам. Все подчиняются. Только одни говорят об этом честно и прямо, а другие… Вот Маша, например, честно признается, что она хочет, чтоб ей уступили место. И имеет полное право. Верно, Машенька?
— В общем-то…
— И Зинаида Васильевна мечтает, чтоб ей уступили место: чтоб соседка уехала и освободила часть коридора. А?
— Да ну! Бог с ней… — Зинаида Васильевна с внезапным вдохновением: — Но в целом я с вами согласна, Александр Максимович! Люди — это пауки. И каждый норовит подкусить другого. Это точно. Я с вами абсолютно согласна.
— Я не знала, что ты такая кровожадная, — смеется Маша.
— Я очень кровожадная. Ты не знаешь, как я умею мстить, если меня обидят.
— И все-таки вы не правы, Зинаида Васильевна, — говорит Сериков. — Не все же пауки. Есть и мухи.
— Ничего подобного! Все пауки! Сплошные пауки! Только есть громадные пауки, страшные, и есть маленькие паучки, этакие слабосильные, которые и рады бы укусить, да нечем. Похожие на мух… Маша, не трогай посуду, я сама вымою.
— Мрачная картинка, — замечает Сериков.
— Почему? Это реализм. И старые мудрые пауки должны тихо уступать место, а не ждать, пока их схватят зубами за ногу… — говорит Мартынов.
— Ну, ладно, пауки пауками… О чем ты хотел?
— Сейчас. Пойдем покурим.
Они выходят в коридор. Закуривают. Вышла соседка и с умильным выражением лица ласково просит:
— Дорогие товарищи, можно вас попросить не курить в коридоре? Здесь же невозможно дышать…
Сериков и Мартынов шагают по длинному коридору, выходят на лестничную площадку. Останавливаются перед окном, выходящим во двор. Видны заваленные снегом, покрытые брезентом машины, голые деревья, ограда и часть улицы.
— Я знаю, — говорит Мартынов, — что ты жалуешься в профком, в конфликтную комиссию, насчет Лужанского. Ты защищаешь свою статью и требуешь ее обсуждения…
— Ну? — говорит Сериков.
— Старик, я не хочу, чтоб ты выступал в роли мухи. Говорю по-товарищески. В редакцию пришло письмо от тренера Кизяева. Он пишет, что возмущен твоей статьей, что там искажены факты. Что никто его не увольнял, что он ушел по собственной воле…
— Где письмо?
— Вот. Это копия.
Сериков читает письмо, текст которого перепечатан на машинке. Прочитал. Обескураженно молчит.
— Старик, это письмо находится у меня. Дело будет закрыто, — говорит Мартынов. — Вот и все. Понимаешь? Дело будет закрыто.
— Они мне предложили команду. Так? Из класса «Б», в Минске, но условия неплохие. Даже лучше. Там большой завод, база отличная. Так? Ну, поездки будут.
— Предложили — кто? Те, кто тебя уволили?
— Ну, да. Центральный совет. Да ты снимай пальто. Садись…
Сериков стоит посреди комнаты, держа шапку в руке, — только что пришел. Кизяев в синем тренировочном костюме мастера спорта, сложив руки на груди и неуверенно ухмыляясь, стоит перед ним, покачивается на носках. За столом сидят два молодых парня с насупленными лицами, смотрят на Серикова исподлобья. В глубине комнаты работает телевизор: передают детскую воскресную передачу. Перед телевизором стоит, вяло и привычно покачиваясь, крутя на бедрах обруч хула-хуп, девочка лет одиннадцати.
— Это… прости меня, как-то неспортивно, — говорит Сериков.
— Алена, выключи телевизор! — говорит Кизяев.
— Пап, ну я хочу-у…
— Я что сказал? И пойди в свою комнату.
Девочка поворачивает ручку, но не выключает совсем. Пятясь и не сводя глаз с экрана, выходит из комнаты. Кизяев сел на стул, провел ладонью по лицу и молчит, стиснув пальцами подбородок. Теперь видно, как он сед, немолод…
— Конечно, неспортивно, — говорит он. — А что я мог сделать? Да сядь ты!
Сериков продолжает стоять.
— Это товарищ из «Московских новостей». Который статью писал «Тренеры и меценаты», — объясняет Кизяев парням.
Те оживляются.
— Да ну? Правда? У, сила!
— Все точно написано!
Даже смеются от удовольствия.
— Кузьмин прочитал — час орал…
— Что ты… Такая дуля…
— Хоть кто-то за Григория Степановича вступился…
Сериков садится, не снимая пальто, на стул.
— Слушай, братец… но как же так?
— Да как, как… Потребовали, чтоб письмо в редакцию… А иначе, мол…
— Но ты же понимал?