Зима в Москве пролетает быстро: только что встречали Новый год, а вот уже снег исчез отовсюду, его нельзя найти ни днем, ни ночью. И однажды что-то легкое и влажное проносится над городом и происходит перемена: наутро деревья в сквере, обугленные зимой, блестят каждой своей веточкой и воздух вокруг них начинает дымиться. И молодые люди с папками под мышкой снимают шляпы и гуляют по Тверскому бульвару, жмурясь от солнца. Некоторые присаживаются на скамейки и сидят минут пятнадцать, покуривая, отдыхая от беготни и обдумывая: куда бы еще кинуться? Им кажется, что у них еще все впереди, что жизнь полна тайн и через месяц-другой наступит лето, богатое удачами.
В последнее воскресенье апреля в середине дня тысячи автомобилей со всех концов Москвы, то и дело сигналя, увязая в пробках, тянутся впритык друг к другу со скоростью погребальной процессии к стадиону «Динамо». Матч начинается в три, но уже в час проехать на такси по Ленинградскому проспекту невозможно. Самые нетерпеливые выскакивают из машин и бегут пешедралом. Так цыгане со всего мира — тоже веснами — стекаются в одно место, на юг Франции, на свои праздники. Так крепкие молодые лососи из океанов и морей приходят в реки и подымаются в заповедные места, делая сотни километров, перепрыгивая водопады. Так переселяются куда-то — неведомо зачем, но, должно быть, в силу грозной необходимости — миллионные полчища божьих коровок.
В потоке машин ползет такси, в котором сидит рядом с шофером Сериков. Когда-то он так любил этот день: первый футбол в Москве. Так нервничал и волновался, когда застревал у светофоров. А сейчас почему-то совсем не волнуется и даже может опоздать минут на десять. Сериков одет по-летнему: в белой тенниске, в темных очках, на голове какая-то жокейская шапочка с целлулоидным козырьком. К такси прижимается темно-синяя «Волга». Водитель высовывает руку — отличный серый рукав, белоснежная манжета с запонкой, блеснувшей под солнцем, и салютует Серикову:
— Здорово, старик!
— А, Боб! Привет…
— Ну, как? — кричит Боб Куриц. — «Спартак» или «Динамо»?
— Наверно, «Спартак».
— А может, «Динамо»?
— А может, «Динамо»…
Кто-то, сидящий на заднем сиденье темно-синего автомобиля, откручивает стекло и кричит:
— Ваш «Спартак» — не команда! — Хохочут.
— Позвони когда-нибудь! — кричит Боб. Темно-синий автомобиль укатывает вперед. — Ты все там же?
Сериков кивает. Помолчав, говорит водителю:
— Это — композитор Куриц. В одном классе учились… Большой был обалдуй…
— А сейчас, видишь, на своей «Волге» катит! А вы — в такси! — радостно говорит водитель и смеется.
Такси подъезжает к стадиону «Динамо», где полно людей и машин, как всегда перед большим матчем. Конная милиция сдерживает толпу.
Сериков идет по широкой лестнице, оглядываясь по сторонам…
Квартира Маши. Зинаида Васильевна кому-то отворяет дверь. Лицо Зинаиды Васильевны озаряется счастливой улыбкой:
— Владик!.. Маша, смотри, кто пришел!
В коридор выходит Маша, побледневшая, худая. Слабо улыбнулась.
— Владик?
— Он!
— Откуда ты?
— С милого Севера… Откуда же?
Лицо Владика — красное, плотное, заполярное, проспиртованное, глупое и доброе. И в то же время в этом лице что-то несокрушимо преданное, собачье. Когда Владик снял шляпу, видно, как он здорово лыс. Красной дубленой рукой протягивает Маше сверток.
— А это что такое?
— Так, пустяки. В ГУМе взял.
Владик все время улыбается, не сводя с Маши глаз.
Они заходят в большую комнату. На стуле у окна сидит старушка Калерия Петровна.
— А вы все здесь? Так и не переехали никуда? — удивляется Владик, оглядывая комнату. — Бабушка, здравствуйте! Вы меня помните? Это безобразие, товарищи, что вы до сих пор не переехали! Зинаида Васильевна, за это не хвалю! Никак не хвалю!
— Владик, вы же знаете — какие мы дельцы… — Зинаида Васильевна, все еще сохраняя счастливую улыбку на лице, машет рукой. — Я пойду чайник поставлю. Будем чай пить.
Зинаида Васильевна выходит.
— Ты знаешь, я ушла из театра, — говорит Маша.
— Что ты! Куда же?
— Я сейчас заведую ателье на Таганке. Я очень довольна. Работа очень живая.
— И муж доволен?
— Мужа у меня нет. Я разошлась.
— Что ты! — Владик хохочет. — Ну ты дае-ешь! Почему же?
— Потому, что — эгоист. Думал только о себе. Ах, все вы одинаковы… А как твои дела, Владик?
— Мои-то? Мои — прекрасно. Сделал восемьсот девяносто два концерта. Вся Арктика, Камчатка, Курилы, Магаданская область. По две ставки. Купил «Москвича». Хочу купить тут квартиру в кооперативном доме. Ну, что еще? Пожалуй, все… — Обежал взглядом комнату. На глазах его блестят слезы, но, может быть, тут просто смертельное желание выпить рюмку водки. — Предлагают филармонию, Москонцерт. Что хочешь. Звучу — как из пушки. Знаешь, как звучу.