— Нет, — говорит директор.
— Жалко, мне хотелось ее увидеть. Потому что лицо этой милой женщины было тоже частью кошмара. Я не могла на него спокойно смотреть. У меня все холодело внутри. Правда, правда… — Маша рассказывает так естественно и просто, что ее слушают, улыбаясь. А некоторые малыши даже смеются. — И вот, знаете, у меня была потом сложная жизнь, были трудности, неприятности… И когда бывало очень трудно, я говорила себе: «Дурочка, ну что ты паникуешь? Ведь ты сдала экзамен по химии! Ты победила свой кошмар. Ты победила себя. Значит, ты можешь все!»
Аплодисменты. Оркестр играет туш.
Но Маша не уходит с трибуны. Когда аплодисменты стихли, она продолжает:
— Я хочу еще рассказать… Но сначала я должна узнать. Вот у вас! У вас! — Она показывает на Серикова. — Скажите: вы ничего не теряли сегодня?
— Я?
— Да.
— Ничего… — Сериков в растерянности. — Хотя нет. Конечно!
— Что?
— Папку свою потерял.
— Ребята, потрясающая история! Сегодня я видела этого человека на улице, он меня поразил, а сейчас он тут. Ребята, это удивительно, я должна вам рассказать! Слушайте, иду я Гавриловским переулком, вижу — толпа… На третьем этаже, на подоконнике, сидит младенец лет двух, шлепает ручонками по стеклу и вот-вот… понимаете? Ужас! Никто ничего… Кричат, машут руками, один за милицией побежал… И тогда вот этот молодой человек дает мне папку — «Подержите», говорит, — как кошка взбирается до третьего этажа по водосточной трубе, влезает на балкон, оттуда по карнизу — это было совершенно жуткое зрелище…
Сериков с чугунным от смущения лицом, нахмуренный, уничтоженный, шепчет Мартынову сквозь зубы:
— Какого дьявола она все это…
— С карниза — в окно, и спасает ребенка! — продолжает Маша. — Это было делом одной секунды. Потом он вышел из подъезда и, не сказав никому ни слова, мгновенно исчез. Даже забыл про свою папку. Вот каких людей воспитывает наша школа!
— Мы вас просим подняться на эстраду! — говорит директор.
В общем шуме Сериков поднимается на эстраду. Вид у него такой, точно он идет на казнь. Маша села на свое место за столом президиума, а Сериков подошел к трибуне. Оттого, что он страшно смущен, — выглядит высокомерно.
— Перефразируя Марка Твена, могу сказать: слухи о моем героизме сильно преувеличены, — говорит Сериков, побледнев. — Все это вздор, было совсем не то… Домишко старый, низенький, так что третий этаж — это примерно полтора этажа… И вообще… — Махнул рукой. — Просто у нашей уважаемой бывшей соученицы богатое воображение. А двадцать лет назад в этом зале — здесь был раньше гимнастический зал — я упал с бревна и сломал ногу! — неожиданно заканчивает Сериков и кланяется.
Жидкие аплодисменты. Впечатление смято.
Сериков подходит к столу президиума и негромко спрашивает у Маши:
— Где моя папка?
— Я оставила в театре, — говорит Маша, глядя на Серикова с удивлением.
— Она нужна мне сегодня, если можно.
— Хорошо, мы подойдем к театру…
Выход гостей и школьников из здания школы в темный сад. Сначала идут гурьбой, шумно разговаривают: Сериков, Мартынов, Рая Гордиенко, композитор Боб Куриц… Голос Мартынова: «А я на этом дворе однажды таких пилюль навешал…» Другой голос: «Можно у меня собраться…» Голос Кизяева: «Пожалуйста, мы тренируемся в Черкизове… А игра — в воскресенье, на „Динамо“…»
На набережной стоят машины. Боб Куриц подходит к «Волге».
— Прошу! Кому в сторону Юго-Запада…
Садятся к нему в машину.
Кто-то подходит к «Москвичу».
— Я к Соколу. Рая, ты со мной?.. Счастливо, ребята.
— Эй, эй! Я с вами! — кричит Мартынов. — Олег, я тебе звоню!
Сериков оглядывается. Он ищет Машу. Вон она стоит у ограды, разговаривает с морским офицером. Сериков, медленно подходя к ней:
— Так мы идем или нет?
— Идем. Одну минуту…
Сериков с независимым видом проходит вперед, останавливается, закуривает. Смотрит на здание школы в глубине сада. Окна освещены. Веселые голоса, крики, музыка из окон. Маша подходит.
— Этот парень был у нас в классе самый шпанистый… И вот, пожалуйста…
Сериков, помолчав:
— Тут недалеко стоянка такси.
— А нам близко, через мост…
Идут некоторое время молча.
Темный пустырь. Когда-то здесь был дом, его снесли. Маша споткнулась, идет с опаской.
— Возьмите меня под руку! Что вы, в самом деле?!
— Простите… — Берет ее под руку.
— Тут был дом, помните? В первом этаже аптека.А во втором жила моя подруга.