Возвращается Зинаида Васильевна, осторожно держа двумя пальцами чашечку с теплой водой. Накапывает себе лекарство.
— Мам, так я пошла, — говорит Кира.
— Стой, стой! Верни мою сумку! — кричит Маша из-за ширмы.
— Господи, драгоценность-то. Весь пассаж завален, никто не берет. — Сумка летит через комнату. — Пока!
Кира исчезла. Зинаида Васильевна с мрачной физиономией убирает шитье, лежавшее на стуле. Маша выходит из-за ширмы в платье, обнимает мать и целует ее.
— Спасибо тебе, мамочка, все хорошо, нигде не тянет. Не обижайся на меня, ладно?
— Нечего, нечего. — Мать холодно отстраняется. — Сначала грубить, а потом лизаться?
— А что я тебе сказала? Подумаешь: «не влезай в мои дела». — Старается говорить очень ласково. — Мамочка, ну действительно не надо влезать, ну, честное слово… Вот Кирка уходит так по-свински, все бросает, неизвестно с кем и куда, и ты ей ничего. А мной ты хочешь руководить. Хотя я старше Кирки на шесть лет — разве это справедливо? А, мамочка?
— Ну, что Кирка… — Зинаида Васильевна потерянно машет рукой. — С ней уж не могу… Кто этот Олег Николаевич?
— Человек. Лазает по трубе очень здорово…
— Он что — из цирка?
— Нет.
В голосе Маши вновь колкость. Материнская цензура ей досадна.
— А куда вы идете?
— Мы идем на футбол.
— Прекрасно! Дома не убрано, нет ни картошки, ни мяса, ни молока для ребенка, и — одна исчезает неизвестно куда, а другая гордо идет на футбол…
— Мама, у меня единственный свободный день. Могу я пойти куда хочу и с кем хочу?
— Можешь, можешь. Вы всё можете. Только я ничего не могу…
Осенний футбол в воскресенье днем на стадионе «Динамо», когда светло, облачно, прохладно, дождя нет, он может полить, но может и миновать, сыростью тлеет земля газонов, на асфальте желтые листья, болельщики на всякий случай идут с зонтиками, военные нарядились в длинные темно-зеленые плащи, и у милиционеров, зябнущих на своих полусонных лошадках, вид какой-то виноватый и зряшный: народу мало, могли бы и остаться в казармах, в тепле. Откуда в воскресенье, одно из последних перед ненастьями, когда надо ехать за город, дышать лесом, копать картошку, быть народу на футболе? Да еще когда играют два аутсайдера: московский «Авангард» и «Микрон» из Нижнеуральска. Только знатоки, понимающие толк в деле, знающие, что будет истинная сеча, великая зарубаловка, в кровь и в кость — потому что решается вопрос жизни, кто победит, тот остается жить в высшей лиге, а кто проиграл, тот летит в тартарары, во вторую группу на неведомый срок, попробуй спасись оттуда, выдерись из волчьей ямы, — только гурманы, осведомленные в тонкостях, губят на футбол воскресенье, запасаются плащами, газетами, сигаретами, заряжаются, чтоб не простыть, в продмагах в уголке или в шашлычных, а некоторые сибариты, любящие получать два удовольствия сразу, берут зарядку с собой, и это иногда кончается плохо. Но — не всегда, не всегда! Изредка это кончается плохо, но чаще бывает порядок. Черным валом валят они из метро, балагуря, споря, ругаясь, торопясь, вожделея, и, когда стоишь возле метро и глядишь на эту толпу, кажется, что народу будет порядочно, но потом оказывается, что трибуны полупусты, тысяч пятнадцать — сидят кустами…
Сериков, Маша и Мартынов идут между рядами на Северной трибуне. Зрители рассаживаются.
— Сегодня народу мало, потому что играют два слабых клуба. Жуткая схватка за предпоследнее место, — объясняет Сериков.
— И на такой матч вы меня пригласили!
— Матч интереснейший. Бой скелетов над пропастью. Кто проиграл — тот летит вниз, гремя костями.
— Эй, не забудь: ты должен познакомить меня с редактором!
— Помню, помню. Имей терпение…
В тесненькой ложе прессы под брезентовым навесом, предусмотрительно натянутым на случай дождя, сидят журналисты. Как они там помещаются, бедные? Каждый имеет право сидеть на любом месте трибун, где будет свободно — а сегодня полно свободных мест, даже на аристократическом «севере», — по им надо жаться вместе, ощущать друг друга плечами, затылками, локтями, обсуждать, оценивать, быть настороже, а все это возможно только там, в тесной клетке под брезентовым навесом. Он и сам сидит там обычно, втискиваясь между толстым Абрамовым и задумчивым Феликсом, но сегодня он не один. Он проходит низом мимо ложи прессы, жестом руки и слабой улыбкой приветствуя сидящих там приятелей, а те сверху следят за ним, за его спутницей и за Мартыновым, плетущимся сзади. Игра еще не началась, внимание рассеяно, надо же на что-то смотреть и о ком-то злословить. Разговор там примерно такой: «А Сериков-то, а?», «Ну, ну!», «Человек в порядке!», «Наш скромный-то Сериков…», «А она ничего», «Кто такая?», «Узнаем завтра», «Смотрите, у них заявлен Фролов под седьмым, но это явно не Фролов!», «И наглец: прошел мимо, даже не поздоровался», «Нет, поздоровался, сделал ручкой», «Это самый настоящий Фролов, к вашему сведению», «Где Фролов?», «Седьмой Фролов!», «Нет, все-таки наглец — приходить с такой девицей на футбол и не знакомить»…