Дмитриева Наталья
БЕСКОНЕЧНЫЕ ПОИСКИ «Я»
— Я ухожу.
Он остановился и поморгал, чтобы привыкнуть к темноте.
Она лежала на диване, свернувшись калачиком и укрывшись пледом до самых глаз. Бледно-желтый луч, скользнув по стене, выхватил из темноты ее сердитый взгляд. Глаза — два темных провала и блестки на поверхности.
— Слышишь, я ухожу!
«Уходи! — сказали глаза. — Уходи, уходи! Ну, чего ты ждешь? Давай, иди! Как сказал, так и делай. Дур-рак!»
Он развернулся и вышел. Нет, это все же странно! Она даже не пошевелилась, как будто это не он уходит, а кто-то другой. Он замешкался на пороге, украдкой глянул назад — она лежала в той же позе и глаз уже не было видно.
Но стоило ему закрыть дверь, как он понял, что совершил ошибку. Два дня он еще мог выдержать, а потом вернулся. Ему открыла хозяйка. Он вошел… Квартира была не просто хорошо убрана, а буквально вылизана. Плед аккуратно сложен на диване, занавески задернуты, полотенца в ванной выровнены по линеечке.
— И полы вымыла, и окна, и стены! — всхлипывала хозяйка, идя за ним по пятам. Она все жаловалась на судьбу — ну, где еще найдешь такую образцовую квартирантку! — а, может, просто боялась, как бы он чего не стянул, ведь все это: полотенца, плед, занавески, было хозяйское, а от нее ничего не осталось. Ни волоска, ни клочка бумаги, ни старой тряпки. Ничего.
А ведь она любила бросать на пол все подряд, особенно исписанные вдоль и поперек блокнотные листы, на которых пыталась запечатлеть плоды своей буйной и довольно бестолковой фантазии. Когда она успела все убрать? Ни пуговицы, ни старых колготок под диваном! А вещи? Ведь у нее было много разных вещей. Неужели их можно было собрать за два дня? Он представил, как она металась по квартире и хватала все подряд. Наверное, вскочила сразу, как за ним захлопнулась дверь, не зря же ее глаза так настойчиво твердили: «Уходи!»
А что было потом? Что она сделала со всем этим хламом? Выбросила в окно и разожгла во дворе костер? Кажется, он видел там черную проплешину. Сильный, наверное, был огонь. И где ее теперь искать?.. Хозяйка не знала. Она не оставила ни адреса, ни телефона. Вообще ничего не сказала, никто и не видел, как она ушла.
Он стал звонить ее подругам, их было немного, но они ничего о ней не слышали вот уже несколько дней. Ее родители были не в курсе происшедшего. Он звонил к ней на работу, в клуб, где она любила бывать, в кафе, где она обедала каждый понедельник, вторник и четверг — ее и там не было. Тогда он сообщил в милицию. Ему равнодушно посоветовали подождать еще немного, авось, объявится. Но прошла неделя, а о ней по-прежнему никто ничего не знал.
Он искал ее повсюду: на улицах, широких проспектах, пустынных загородных шоссе, в переходах, в метро, в магазинах, библиотеках, кафе. Не надеясь больше на телефон, сам обошел все больницы, пересиливая себя, заходил в морги, со страхом и надеждой бродил среди мертвых тел. Настойчиво расспрашивал всех ее родных, друзей и даже случайных знакомых — всех, кого знал. Но все было напрасно.
Человек не может просто взять и исчезнуть — так он считал. Но она исчезла, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний.
Воспоминания… О, да, он помнил все, каждый совместно прожитый день, каждый час, каждый миг, который они провели вместе, помнил даже то, что поначалу забылось. Оказалось, что таких моментов не так уж и много, ведь они были знакомы всего восемь месяцев, три недели, пять дней и пять часов — каждый миг воспоминаний был на вес золота. Он помнил ее веселую, сердитую, сонную, равнодушную, увлеченную, страстную, разозленную, разгневанную и такую, как в тот вечер, — непонятную… Он все помнил и по десять раз обходил те, известные только им двоим места не для того, чтобы освежить воспоминания, а для того, чтобы найти там ее.
Прошло два года. В милиции ничего не смогли о ней разузнать, и он нанял частного детектива, одного, другого, третьего. Ему приходилось много работать, чтобы оплачивать эти бесконечные поиски, а в свободное время он искал ее сам. Во дворах, в подъездах, в подвалах, на чердаках, на крышах, словно она могла заблудиться там, среди труб и карнизов под высоким безучастным небом.
Однажды на улице ему показалось, что она идет впереди него. Он бросился к ней, но это оказалась совсем другая девушка, очень похожая на нее, но другая. Он долго извинялся, вглядывался в незнакомое лицо, видел ее черты, но все равно это была не она. Тогда им овладела новая мания — искать свою потеряшку среди других. Быть может, она подстриглась, сменила цвет волос или вообще сделала пластическую операцию. Теперь стоило ему заметить хоть одну черточку, взгляд или жест, похожие на ее, как он сразу кидался в ту сторону, но всегда это оказывались другие девушки. С некоторыми из них у него заводились знакомства, с некоторыми — романы, с некоторыми даже любовь. Он пытался обмануть себя, уговорить глаза — не видеть, уши — не слышать, руки — не чувствовать. Разве он не может полюбить кого-то другого? Почему он обречен вечно бродить по холодному, со всех сторон продуваемому городу, как помешанный, заглядывать в лица прохожих и в ответ получать недоуменные взгляды? Почему среди его новых знакомых есть Веры, Маши, Тани, Алены, Шуры, Насти, Наташи, Оли, Кати, Иры, Полины, Лизы, Нади, но нет ни одной Ксаны? Разве это такое уж редкое имя? Честно говоря, ему оно всегда казалось дурацким. Ксана… Оксана, Ксения или, может, Аксинья? Ксюха? Были у него знакомые Ксюхи, но Ксана только одна она.
Иногда он начинал бунтовать сам против себя. Иногда скулил и жаловался на жизнь. Иногда молился. Иногда напивался в стельку, и тогда ее образ, холодный и равнодушный, оттаивал, становясь как-то ближе. Иногда на него вдруг нападала безудержная ревность, он бегал по комнате, по той самой комнате, где два года назад она лежала, укрывшись пледом до самых глаз, и скрежетал зубами. Ему хотелось придушить ее немедленно, где бы она ни была, а заодно и того типа, что сейчас с ней. Кто он? Нахальный блондин с бычьей шеей и воловьем взглядом? Или гибкий вертлявый брюнет, охмуряющий ее потоком красивых пустых фраз? Или зубастый рыжик, хваткий парень, — что схватил, уже не выпустит? Убить, убить его, кто бы он ни был, а заодно и все мужское население планеты от 8 до 80 лет.
Он часто представлял ее танцующей, извивающейся всем телом, полуобнаженной, соблазнительной. Представлял, как капельки пота катятся у нее по лицу и падают на грудь, как на ее шее бьется жилка, как она покачивается с носков на пятки, гладит свои бедра гибкими, похожими на змей, руками и посмеивается: «Дурак ты, дур-рак. Ой, дурак! Слов нет…»
А потом на него нападала усталость, тяжелая чугунная усталость, и становилось все равно. Хватит, наискался, больше никуда не пойду, — думал он и тут же вскакивал и летел через весь город с бешено колотящимся сердцем и одной ужасной мыслью: «А что, если я не приду, а она будет там?..». Но ее по-прежнему нигде не было.
И тогда он начинал роптать. Ропот, сначала робкий, постепенно набирал силу: в конце концов, что это вообще такое?! За два года можно было успокоиться и прислать хоть одну весточку! Сколько можно прятаться! Что за дурацкая игра, прятки, в нее только дети играют, а они уже не дети. Да, они уже давно взрослые серьезные люди, так сколько можно над ним издеваться?! Хоть бы раз позвонила, открытку прислала, что жива-здорова. Ему-то не много и нужно, только бы знать, что с ней все в порядке, что она где-то есть… Но даже почтовый ящик был с ней в сговоре и регулярно выдавал газеты, счета, квитанции, но ни разу ничего от нее.
Когда прошло два года, на него напала бессонница. Он купил подержанный мотоцикл и ночи напролет гонял по пустым городским улицам. Он мчался, обгоняя редкие автомобили, под скрип и громыхание растяжек, петлял в темных переулках, колесил по разрытым и раздолбанным дворам, выезжал на тротуар и несся вперед, заглядывая в окна первых этажей — вдруг там будет она… Но перед собой он почти никогда не смотрел, а если смотрел, то не видел ничего, кроме темноты и летящих навстречу огней, поэтому неудивительно, что однажды, резко свернув за угол, он врезался во что-то темное и мягкое. От удара мотоцикл занесло, и он покатился по земле, прежде чем понял, что произошло.