— Ну и ну, — сказала она. — Глупейшая мысль.
Он кивнул. Но это была правда: тогда он думал, что все случившееся между ними заполнило его душу до краев, а если время и опустошит ее, новое вино не сможет, не должно наполнить эти меха.
— И что? — спросила она. — Ты хотел уйти в монастырь?
— Нет-нет, — ответил он. — Я не хотел так далеко. По натуре я не монах. Просто собирался. Быть свободным.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Рассказывай, — сказала она, сильно развеселившись. — Ничего не выйдет.
Он поник головой.
— Господи, Пирс, — сказала она. — Ты никогда не ходишь в кино? Не читаешь книг? Разве ты не знаешь, что происходит с людьми, дающими такие обещания?
Он знал, очень хорошо знал, но, как ни крути, это были всего лишь байки, именно поэтому конец или капитуляция перед Любовью была в них, в сущности, на первом месте; изначальная клятва уже подразумевала это, и все ошибки и унижения, лежавшие между началом и концом, ничего не значили, совсем ничего, просто ночные страдания; все это знали, и даже страдающий дурак знал с самого начала, потому что, в конце концов, он в этой истории жил: и все смеялись, над ним и вместе с ним.
— Ну и кто она такая, — вздохнув, спросила Харита: начнем.
— Ее зовут Роз.
— Ага. — Похоже, она не очень поверила ему. — И какая она?
Какая она. На мгновение Пирс замолчал, не в силах ответить. В последнее время он испытывал что-то вроде перемежающейся кататонии, разделения сознания: когда ему задавали вопросы, в нем рождались многословные объяснения и размышления, при том что рот открывался, челюсть поднималась и опускалась, произнося слова — не те, которые он думал — или не произнося ничего. Какая она? Она — как он: однажды он сказал ей об этом в постели, но сам не поверил в это. Он сказал ей, что знает, как это — быть ею, в ее плоти; но он так и не понял, поверила ли она ему. Из того, что он знал о ней или она сама рассказывала о себе, ничто не объясняло ее; точно так же можно было сказать ему: Вот ночная орхидея, что пробуждается раз в год и пахнет плотью — все, что можно сказать об этом, а если бы это не было сказано, она бы не цвела. То же самое и Роз.
— И что произошло?
Он опять умолк, еще мгновение подбородок подергивался, как у куклы, когда чревовещатель замолчал. Он хотел сказать, что потерялся в населенном призраками лесу, потому что решил, что видит, как она идет там, или просто потому, что сбился с верного пути. Колючие деревья кровоточили, когда он рубил их мечом. Он встретился сам с собой — правая рука поднята, странная одежда, идет к нему, чтобы о чем-то предупредить, задать вопрос, не имеющий ответа. Но он отвернулся и продолжил путь. Он был обманут, когда связывал и бил бичом свою возлюбленную, а когда понял свою ошибку (что она не его возлюбленная или что его удары не поцелуи), уже было поздно.
— О-о-о! Ей нравилось такое?
— Да.
— А тебе?
— И мне. Потому что ей нравилось.
Харита подождала.
— Это было, — сказал Пирс. — Это было гм. Ну, очень клево. Должен признаться. — Он увидел, как на ее лице отразилась его щетинистая ухмылка, и оборвал себя.
— Никто никогда не ударит меня, — сказала она.
— Да, — ответил он, убежденный в этом.
— Ну разве что легкий шлепок, — сказала она. — Сзади. Иногда это действительно классно. Прямо по дырке.
Никогда не жалуйся, никогда не объясняй[51]: мой девиз, всегда говорила она. Во сне он иногда видел и ее, Хариту, на тропе впереди, она поворачивалась, чтобы посмотреть на него именно этими глазами. Или это была не она, а Роз, или кто-то еще.
— Но послушай, — сказала она, скрестив ноги на своем диване, маленький идол. — Ты не боялся, что можешь зайти с ней слишком далеко? Это то, что мне всегда было интересно. Например, как бы ты узнал, если бы она. Ну ты понимаешь. Не захотела.
— О, она бы сказала, — ответил Пирс и сцепил руки. — Даже если бы я не услышал, что она сказала нет. Наверное, не услышал бы.
— Тогда как бы она тебе сообщила?
— Она бы сказала: я повторила трижды[52].
— «Я повторила трижды». Так?
Он опустил голову, разоблаченный и пристыженный.
— Ладно, — сказала Харита, осторожно, но не осуждающе, тоном адвоката или врача. — Продолжай.
Продолжай. Iter in antiquam silvam, stabula alta ferarum[53]. И они пошли дальше в первобытный лес, где в глубокой тьме таится логово зверя. Как много они прошли? Только полдороги: потом, конечно, они начали выбираться, хотя как минимум он этого не понял. Он рассказал о том, как обрезал ее волосы, как глубоко это волновало ее, еще одна перепутанная прядь; как был способен подчинить ее просто показав ей ножницы (territio realis[54]) и взяв ее волосы в руку, мягко, но твердо, и она не отказывалась. И всякое такое.
53
Торопятся в лес, приют зверей стародавний (лат.). — Вергилий. Энеида. VI. 179. Пер. С. Ошерова.