Но нет, книга не походила ни на одно из этих произведений. Сейчас, когда он в очередной раз добрался до конца, ему это было очевидно. Она не походила ни на одну из книг прошлой эпохи. Не была она и произведением первоначальной эпохи, похожим на один из тех бесконечных эпических циклов, которые, как обычно говорил Барр, просто не было причин заканчивать. Скорее она пыталась стать произведением эпохи, которая только начинается, эпохи, которая грядет, которую она выводит на свет вместе с другими похожими работами (не только в прозе или на бумаге) и благодаря которым будет наконец видно, из чего состоит новый век: эти произведения не движутся по кругу и не обещают завершения, как старые рассказы или истории; они не движутся, как наши произведения, в однонаправленных коитальных ритмах посвящения, пробуждения, кульминации и истощения; они порождают другие ритмы, двигаясь посредством повторения, обратного хода, отражения, резонанса и инверсии: перипетии трансформации могут начаться в любой точке и никогда не дойдут до конца, но только приблизятся, как день.
Под конец одного августовского дня, много лет назад, в кабинете Крафта в его доме в Каменебойне в Дальних горах, Пирс впервые прочитал эти страницы, которые Крафт копил за последние год или два своей жизни и сложил в картонную коробку. Он заплакал, обнаружив в них страну, в которой когда-то жил, страну, находившуюся слишком далеко, чтобы он мог опять попасть в нее, даже если вечно идти назад. Тогда он спросил, спросил пустоту, почему он должен жить всегда в двух мирах: в наружном, который был реальным, но никогда не принадлежал ему, и во внутреннем, личном, в котором он не мог остаться. Этот старый вопрос. В тот день Роузи Расмуссен была в саду у дома Крафта, он мог видеть ее в окне маленькой комнаты, в которой сидел: она и Саманта, ее дочь, собирали цветы в разросшемся саду.
Но есть только один мир. Был, есть и будет: мир без конца. Книга Крафта закончена: Крафт сам закончил ее. Да, она без конца, но закончена.
Он оставил келью, светящееся устройство и пачку бумаги, лежавшей текстом вниз, и, пройдя через молчаливые залы, добрался до маленького закутка будки и набрал номер Розалинды Расмуссен.
— Алло?
Еле слышный, заспанный, возможно встревоженный голос. Пирс подумал или почувствовал, что в прошлый раз, когда он разбудил ее звонком, было намного позже: тогда рядом с ней был Брент Споффорд, как, вероятно, и сейчас.
— Привет, Роузи. Извини, если поздно. Это Пирс.
— О. Нет. Все в порядке. Просто я заснула перед телевизором.
Молчание. Он почувствовал, как она стряхивает сон с глаз и головы.
— Итак?
— Итак.
— Как дела?
— Довольно интересно. Роузи, она закончена.
— Ого. Вау. Ты ее всю скопировал? Закончил разбирать?
— Я говорю, она закончена, — сказал Пирс. — Крафт не оставил ее незавершенной. Это законченное произведение.
— Но ты говорил, там неразбериха.
— Я знаю. Я не понимал.
— Ну. — Пауза, чтобы подумать или зевнуть. — Если ты не понимал, поймет ли кто-нибудь другой?
— Не знаю. Не знаю, насколько она удачна. Не знаю, хороша ли она. Но я знаю, что он ее закончил.
— Но много что осталось непроясненным. В этой истории.
— Да.
Мягкое молчание, как набегающая волна.
— Значит, мы теперь можем ее опубликовать? — спросила она.
— Ну, она закончена, — сказал он. — Но теперь я не готов.
— Что ты хочешь сказать?
— Теперь, когда я понял это, — сказал он, — я должен вернуться к ней и убрать почти все свои улучшения.
— Правда? Это может ухудшить текст.
— Да, возможно.
— Но почему он так писал? Если понадобилось столько времени, чтобы понять.
— Милосердие, — сказал Пирс. — Как мне кажется.
— Милосердие?
Милосердие. Крафт знал, что конец, любой конец, загоняет персонажей в ловушку завершения, и он хотел не связать их, а освободить. Не просто закончить их истории освобождением, как часто заканчиваются истории и как закончились несколько более ранних книг самого Крафта — распахиваются двери, встает солнце, перед героями лежит открытая дорога, Конец, — но вообще их не заканчивать.