Именно этого хотела Роз Райдер, подумал он. Нарушая одни правила и делая абсурдными другие, самые строгие, перейти рамки, за которыми можно позабыть все, любое физическое принуждение и страх; быть голой и одетой, сытой и голодной, сейчас и бесконечно, вне воли и удовольствия, даже за пределами связанного с ними тела. У него не было ее дикой безумной отваги, но то, что он искал в ней для себя, и не только в ней, то, на что направлял душу и силу во всех множащихся кроватях, сердцах и влагалищах во всей своей прошлой жизни, то, что он так часто менял на что бы то ни было, не заключая сделки, было неизменным — он стремился не взять верх, или победить, или обладать, или добиться, или преуспеть, или знать, или даже любить, но бежать; он всегда хотел набрать вторую космическую скорость[624] и ускользнуть через единственную трещину или щель (!), открытую в закрытой вселенной, в которой он находился.
Но нет, конечно, это было глупостью, не было никакого побега, потому что бежать неоткуда. Все человеческие путешествия, все полеты и бегства могут быть только внутрь, дальше в мир, не имеет значения, с какой целью или куда они ведут, в небеса или в ад: просто потому, что ничего другого нет. Точка.
Он остановился, с парковки дул холодный весенний ветер, ключи от машины были в руке, девушка с вывески «Райского Отдыха» излучала бледно-зеленый свет.
И, тем не менее, внешняя сфера существует.
Внешняя сфера существует.
Эта мысль или идея возникла не в его голове или сердце, но как будто была подарена ему или вложена в него, была чем-то таким, что вообще ему не принадлежало и исходило не от него. Он никогда не думал, что такое возможно, и, тем не менее, сейчас совершенно точно это знал. И даже не удивился.
Существует объемлющая сфера, за пределами всего, что существует, может существовать или может быть воображено. Так оно и есть.
Не Небеса, где живет Логос, где все создано из смысла или, лучше сказать, где находятся только смыслы. Эта сфера, как и любая другая, глубоко-глубоко внутри. Но за пределами сфер смысла; даже за пределами любого возможного создателя всего этого, если он есть, хотя его и нет; снаружи и за пределами даже бесконечностей Бруно, вне которых не может быть ничего; за пределами любой вероятности лежит сфера, которая все содержит.
Так оно и есть. Он знал это без тени удивления; знал по ее общей полезности.
Вот и ответ.
Внешняя сфера обеспечивает все, что необходимо для нашего мира, но ни с чем не соприкасается. Она ничего не создает, ничего не изменяет, ничего не хочет, ничего не просит и ничего не требует; факт ее существования за пределами существования никак не связан с тем, что происходит здесь, не пробивается в наш мир, как сквозь купол из многоцветного стекла. Нет. Эта сфера сияет собственным светом, и никакого другого света там нет.
Наш мир никак не влияет на нее, и она даже не знает, что наш мир существует. Все знание идет только наружу, к ней. Только одно следует из этого соседства — знание, что она существует. И, тем не менее, это все меняет.
Пирс знал, и теперь, когда он знает, ничто никогда не будет неизменным. Здесь, в этой точке, все существующее разделилось на две части, на «до» и «после», хотя ничто, ни один атом из-за этого не изменился и не изменится.
Здесь, на этой парковке, в этом электрическом свете, этой весенней ночью. Вернулась танцевальная музыка, и он сообразил, что какое-то время не слышал ни ее, ни что-либо другое. Он посмотрел на ключи от машины, которые все так же держал в руке: три твердых ключа, отливавшие золотом или серебром, концы зубчиков сияют, такие неопровержимо настоящие. С ними в руках он стоял неизвестно сколько времени.
Откуда он все это узнал? Приложил ли он усилия, чтобы узнать это, не понимая, что делает, и вот, наконец, узнал, или это был подарок, или случайное столкновение его души с тайной? Знание, столь же бесконечное, как изучаемая вещь, было бесконечно малым, оно обитало в его корнях, неотличимых от корней бытия, и существовало всегда.
Он открыл дверь машины и сложился внутрь. Дверь «Рая» открылась, и на мгновение музыка оглушительно загремела; люди вошли и вышли; пикапы вокруг него с вожделением взревывали двигателями. Пирс включил фары, выехал со стоянки и поехал обратно на гору.