— Вот эта должна тебе понравиться, — сказала она. — Тебе нужно приехать. Мы так гордимся.
«Цивилизованность и Цивилизация: Восточная Европа После» — такова была тема. Конечно, в том месяце того года не было необходимости спрашивать, после чего, хотя в будущем термин мог бы вызвать недоумение. Фотографии тех, кто будет выступать. Пирс с благоговением показал на одну из них.
— Ты мог с ним встречаться, — сказала Роузи. — То есть ты же был там до того.
— Я никогда там не был, — сказал Пирс.
— Я уверена, что был. Ты писал мне оттуда.
На мгновение Пирс заколебался. Лицо на постере было темным, угрожающим, штормовым, но сам человек, безусловно, таким не был. То же самое фото было на обложке книги, лежавшей на столе Роузи. Пирс открыл ее и прочитал:
Истинная совесть и истинная ответственность всегда, в конце концов, объяснимы только при помощи молчаливого предположения, что за нами наблюдают «сверху», что там все видят и ничто не забывают, и, следовательно, земное время не в силах стереть острые разочарования земными неудачами: наша душа знает, что не только бытие осведомлено об этих неудачах[669].
Какой иной государственный деятель, иной политик, в какой угодно стране, мог бы сказать такое: сказал бы о неудаче, своей собственной неудаче, такой же неизбежной, как и у любого другого? Пирс почувствовал внезапное желание оказаться там, в том городе, в те дни, когда этот человек и он сам были молоды; узнать более важные и мудрые вещи, чем те, которые он узнал в те годы в собственной обычной стране. Он не мог знать, что Феллоуз Крафт, писатель и путешественник, действительно видел Гавела, касался его и даже щекотал его пухлый живот: старший Гавел, его отец, тоже Вацлав, в конце 1930-х годов привел сына в только что открытый бассейн в пригороде Баррандов, к югу от Праги, в котором летом обычно собирались красивые мальчики. Вацлав Гавел-старший, строительный магнат и торговец недвижимостью, сам строил этот новый район с его элегантными кафе, сверкающими террасами и будущей киностудией. Один из молодых людей, киноактер, представил Крафта улыбающемуся Вацлаву и его сыну, и гордый папа болтал без умолку, пока Крафт повторял Нерозумим, нерозумим, я не понимаю, я не понимаю: одно из немногих слов, которые он знал по-чешски, и одно из немногих, которые никогда не забудет.
На вершину можно было добраться несколькими тропинками. Одна начиналась, сейчас или когда-то, недалеко от маленького домика у реки Блэкбери, в котором когда-то жил Пирс, но более широкая и популярная, — длинный поперечный маршрут, бесхитростно помеченный знаками, — начиналась у скопления столов для пикника и была отмечена гранитным постаментом, увенчанным символической сапожной колодкой, которой сам Херд Хоуп Уэлкин никогда не пользовался. Доска на постаменте перечисляла все его добродетели. Они вышли из машин, на которых приехали сюда, и на минуту задержались; Роузи рассказала им то немногое, что знала о нем, о его странной судьбе и о том, как им завладели демоны, а потом то ли отпустили, то ли были побеждены.
Во время этой задержки подъехала Вэл в том же самом красном «жуке», что и всегда, сейчас в бурых пятнах грунтовки — для последней безнадежной попытки покраски — и поэтому выглядевшем более похожим на божью коровку, чем обычно; на верху антенны покачивался пластиковый цветок, пыльный и потасканный, прицепленный там для того, чтобы Вэл могла узнать на парковках свой маленький автомобиль среди больших. Вэл тоже не изменилась; для прогулки на свежем воздухе она одела пару свободных брюк со множеством карманов.
— Бог мой, это твои? — спросила она Пирса, глядя сверху вниз на Мэри и Виту, которые в ответ уставились на нее: когда она говорит, во рту перекатывается сигарета, унизанные кольцами пальцы указывают на них, как на экзотический товар. — Сколько вам, ребята? В какой день вы родились? Нет, дайте-ка угадаю. Ноябрь.
— Мы сами точно не знаем, — сказала Ру, возвращаясь к ним. — Они думают — февраль.
— Водолей! Точно. Как их дед. — Вэл перевела свой оценивающий взгляд на Акселя, который держался поблизости и, поймав ее взгляд, испуганно вздрогнул. Вэл подошла к нему. — Они и не подумали представить меня, сэр, так что я это сделаю сама. Я — Валери. Кузина этой рыжеволосой дамы. — И она, и рыжеволосая засмеялись, но Аксель не мог догадаться, почему.
Вэл внимательно оглядела их всех — Роузи, Сэм, Пирс, Споффорд, дети, Ру.
— Кто бы мог подумать, — сказала она, и по тому, как она это сказала, можно было подумать, что она бы подумала и действительно думала, если вообще не она на самом деле привела их сюда своим знанием. Потом, когда все пошли по тропе вверх, туда, где она за поворотом исчезала, Аксель затенил глаза и тревожно застыл.