А потом продолжить с этого места и пойти новой дорогой.
Пирс вдруг подумал, что магия — и истории, заставляющие магию работать — устроены совершенно противоположно тому, как устроены истории в литературе. Судя по его читательскому опыту, мировая литература устроена одинаково: одна определенная пара с определенной судьбой олицетворяет собой все пары, их любовь, потери, борьбу; Мальчик встречает Девочку, Мальчик теряет Девочку, Мальчик получает Девочку или нет. Но в магии эта всеобщая, универсальная пара — в алхимии Sponsus и Sponsa, которая незадолго до конца бесконечного Делания беременеет Ребенком, который есть Камень — является одновременно каждой из этих конкретных пар: Адамом и Евой, Солнцем и Луной, Золотом и Серебром, Активом и Пассивом, медной Венерой и железным Марсом, Богом и Марией, тобой и мной, всеми нами на протяжении поколений. И то, что они делают, они делают через всех нас, и плод их союза предназначен для всех нас: все будут обладать им, как только он появится. Если когда-либо появится.
Так что не будет категориальной ошибкой отождествить одну пару — одну королевскую пару, которую мог видеть весь мир — с этой всеобщей парой, которая должна породить Камень. Поскольку ее можно отождествить с любой парой. Вот что сделала «Химическая Свадьба», и Елизавета и Фридрих стали ею, или Ею.
Однажды Бо Брахман сказал ему (что бы там с ним ни было, где он сейчас?), что истории нет. Мир, сказал он, что-то вроде голограммы: сломай фотопластинку, на которой записана голограмма, и окажется, что каждая ее часть содержит весь образ, и ты увидишь его в свете лазера. И каждая часть каждой части, вплоть до самого маленького, еле различимого кусочка. Таким же образом (сказал Бо) наша исходная ситуация представлена в каждом делимом мгновении всех последующих ситуаций, но (сказал он и улыбнулся) нужен особый свет, чтобы увидеть ее.
Если Роза-Крест — это Monas hieroglyphica, а Monas hieroglyphica — Златой Камень, и Златой Камень рождается от союза алхимических супругов, тогда (как в самых лучших алхимических парадоксах) Камень может быть сотворен лишь действием Камня, который до этого сотворения не существовал.
Ничего удивительного, что Андреэ назвал свой труд комедией.
Кульминацией всего романа является сцена посвящения гостей в рыцари ордена Златого Камня, отнесенная к концу Дня седьмого, после чего гости отплывают на своих кораблях. Так утверждает Йейтс[197]. Отплывают: на Счастливые острова Запада, чтобы жить без печалей и забот, или, более вероятно, во все земли людей, чтобы совершить Всеобщую Реформацию Всей Видимой Вселенной.
Но она не сказала, что самого Кристиана не взяли.
Ибо в один из предыдущих дней Кристиан бродил по чудесному замку, в который ему позволило войти письмо, и зашел дальше, чем был должен. Озорной юный паж сказал ему, что в подземелье спит или похоронена сама Венера — хочет ли Кристиан увидеть ее? И он показал ему медную дверь, за которой был спуск вниз. И Кристиан доверчиво и испуганно последовал за ним вниз.
При свете факела я увидел богатую кровать, окруженную странными занавесями. Паж отдернул одну из них, и я увидел Венеру, совершенно обнаженную — ведь он отбросил и покрывало — такую ошеломительно красивую, что я почти обезумел. Я не взялся бы утверждать, что это не искусно вырезанный кусок мрамора или мертвое человеческое тело, ибо она была полностью неподвижна и я не осмелился коснуться ее. Паж снова укрыл ее и задернул занавеси, и все-таки, так сказать, она осталась у меня в глазах.
Мой паж потушил факел, и мы опять поднялись в палату. И тут прилетел маленький Купидон, сперва немного робевший, учитывая то, что сделали мы с ним вчера; но, увидев, что мы оба больше похожи на мертвых, чем на живых, он не сдержал смеха и пожелал узнать, какой дух привел меня сюда. Я затрепетал и ответил, что заблудился в замке, оказался здесь случайно, и что паж наконец нашел меня здесь. Надеюсь, сказал я, он поймет меня правильно.