Он был удивлен, увидев свет на кухнях в переулке и женщин, готовивших завтрак; он и не знал, что жизнь начинается так рано. Они шли по Микэник-стрит к центру города.
За пределами района карабкавшиеся вверх улицы были наполнены домами, отделанными красным камнем или кирпичом, с арками, лестницами и остроконечными крышами — такими же, как в его коробке с конструктором. Он проходил по этому ветвящемуся лабиринту домов вслед за матерью в ее поношенном плаще, смущенный чувством неизвестности, но радуясь, что можно будет пропустить школу. Свет в окнах не горел, но в проходах между домами мелькали служанки и разносчики. Один или два из них (и это будет вероятной судьбой всех, поскольку району Хайтс метафорически суждено скользить вниз) внутри делились на перенаселенные комнаты и квартиры, которые снаружи выглядели совершенно одинаковыми; в одну из них и привела его мать, положив руку на плечо и направляя вверх по ступенькам и вниз по коридорам с высокими потолками к выбранной ею двери.
Она небрежно постучала, открыла дверь и заглянула внутрь: свет лампы упал на ее лицо, и на мгновение она напомнила ему иллюстрацию из романа — женщина заглядывает в комнату, в которой по воле автора должна решиться ее судьба; потом она ввела его внутрь.
Комнату (с абсурдно высоким потолком, потому что большое помещение нормальных пропорций разделили глухой стеной) можно было читать, как страницу книги: у окна находилось единственное кресло, его зеленое бархатное сидение стерлось от бесчисленных посетителей; на столе — лампа, под лампой — книга, перед книгой — стул; на умывальнике — полотенце, под умывальником — коврик. В камине тлел уголь; и еще горка в ящике рядом. На ковре в середине комнаты стоял мужчина в подбитом ватой халате и феске, словно вписанный в обстановку; он был едва ли выше мальчика, на которого смотрел.
— Это доктор Понс, — сказала мать, вот и все. Казалось, что под халатом доктора Понса спрятана доска, однако посетитель быстро понимал, что это выступает спина, просто сильно выкрученная. Это делало его походку какой-то спирально закрученной, наблюдать за ней было завораживающе мучительно, позже Крафт наделил такой походкой нескольких своих персонажей, не вполне (как он считал) сумев передать производимый ею эффект.
В тот первый день мать осталась с ним и доктором (в какой области? Крафт никогда не спрашивал) и слушала; как и ее сын, она пила бледный чай, согретый доктором на газовой горелке. В другие дни она только доводила его до двери или даже до начала улицы; наконец, он стал самостоятельно добираться до комнаты доктора.
Как началось его обучение и когда? Подъем на Хайтс был обязанностью, которую он выполнял, потому что она так сказала ему, и он не утруждал себя запоминанием, в какие дни и часы. Ему рассказывали истории или сначала задавали вопросы? Был ли какой-нибудь текст, были ли какие-то страницы, которые нужно было переворачивать и касаться кончиком карандаша; или они только разговаривали про его дни и его жизнь, про его жизнь на этой земле; подчеркнутое наставление, моральный вывод?
Чем бы это ни было, оно не могло быть действительно чем-то новым, он не был ни удивлен, ни испуган тем, что доктор Понс должен был ему открыть. Он знал о религии. На обоих концах его квартала стояли церкви: Драгоценная Кровь[243] на юге и кальвинистская Е. О. Б.[244] на севере, и мать объяснила ему, для чего они нужны; на Рождество, когда на ступеньках католической церкви ставили маленькую картину с облупившимися гипсовыми фигурками овец и пастуха, верблюда, короля и ребенка, она рассказывала ему сказку: как сын далекого невидимого короля затерялся в мире зимы, широком и темном; как он узнал, кто он такой и как он сюда попал, что ему предназначено сделать и кто его настоящий отец. Рождественская сказка.
Потом, время от времени, без каких-то четких интервалов, маленькая группа людей собиралась в доме его матери и рассказывала эту историю в других формах, или другие истории в такой же форме, потому что считалось, что нужно повторять ее много раз до тех пор, пока один или другой рассказ не разбудит ту же самую историю, которая лежит, свернувшись и не вызывая подозрений, в душе самого слушателя.
243
Одна из множества церквей с таким названием, в основном католического толка. — Прим. редактора.
244
Евангелическая (церковь) объединенного братства, протестантского толка, просуществовала с 1946 г. по 1968 г., когда американская часть объединилась с Методистской церковью, а канадская вошла в Объединенную канадскую церковь. — Прим. редактора.