Бедолага. Впрочем, она никогда не жалела его.
Деньги, которые он оставил сыну, перешли к Крафту через осторожных и осуждающих адвокатов; сумма оказалась достаточно велика, чтобы отправить Крафта в Европу и позволить ему жить там со скудной роскошью, невозможной дома, и тратить деньги на угощения для друзей, еще более бедных, чем он сам, чтобы заслужить их благодарность — впоследствии он узнал более подходящие способы завоевать их, но так никогда и не смог полностью доверять своему обаянию. И, прежде чем деньги кончились, он написал свою первую книгу, жизнеописание Бруно.
Бруно, который на самом деле знал, что мир создан из одного материала, назовете ли вы его Атомами, Душой, Значением или Хилосом[251]; Бруно, который доказывал, что нет ни Низа, ни Верха, ни Внутри, ни Снаружи; у которого боги были путаниками Лукиана[252], а история вселенной — хроникой их преступлений, глупости и злоключений; и все-таки мы любим их, наша любовь обеспечивает радушный прием всякого проявления их бесконечного бесцельного творчества. Ибо боги находят наслаждение в многообразном изображении всего и в многоразличных плодах всех умов: они столько же сорадуются всему существующему, сколько и заботятся и дают повеления, чтобы все было и устроилось[253].
Он написал последние страницы книги, направляясь в июльский день пьяным к Кампо деи Фьори, где стояла бронзовая статуя этого человека, нелепо закутанного в доминиканское облачение, которое он давно сбросил; капюшон закрывал его изможденное лицо мученика. Он купил розы у цветочниц и поставил их перед памятником, а юноши и девушки у фонтана, флиртующие и отпускающие шутки, с любопытством глядели на него.
Сейчас эта книга — «Путешествие Бруно» — стояла на его полках, и не одно издание, и на каждом из них, на обороте, есть его фотография. Прелестный эфеб[254], если он мог так сказать о себе: копна бледно-золотых волос, скулы, загоревшие под неаполитанским солнцем, одновременно лукавый и самоуверенный взгляд. Это была книга, написанная молодым человеком, афористичная и умная, не то чтобы ошибочная, но настолько неполная, насколько могла бы быть.
Первый человек в истории Западной цивилизации, догадавшийся, что вселенная бесконечна, — написал он матери, посылая ей из города экземпляр книги; и вот письмо, которое она прислала в ответ (он так и не узнал, прочитала ли она книгу). Бо́льшую часть ее письма занимала цитата из тонкого и ужасно напечатанного трактата, одного из тех, что считались священными в ее секте, хотя на самом деле в них мало кто заглядывал: «Иалдабаоф[255] желал совершить Творение как вечную и бесконечную Плерому, находясь в заблуждении, что такое возможно сотворить, что он сможет воспроизвести Вечность из огромных, постоянно удлиняющихся промежутков времени и Бесконечность из огромных, постоянно умножающихся пространств. Таким образом, он последовал за Ложью и Тьмой, гордый в своем неблагоразумии».
В любом случае, насколько мог сказать Крафт, разве человек с бомбой, Эйнштейн, не согласился, разве он не сказал, что вселенная неограниченна, но вовсе не бесконечна, и что человек, вылетевший с земли по прямой линии, никогда не достигнет ее границ, но, непрерывно двигаясь по прямой, вернется в то самое место, из которого отправился?
Как и сделал Феллоуз Крафт. Даже не претендуя на то, что находки высокой науки могут быть связаны с крошечным циклом человека. Но в конце своей писательской жизни он вернулся назад, туда, где находился в самом начале: в Рим, к Джордано Бруно. Опять он на своих страницах судил его и осудил, надел на его голову высокий шутовской колпак, привязал к спине осла, и подгоняемый плетью осел вынес философа из тюрьмы, провез по улицам мимо насмехающейся, кровожадной или равнодушной толпы до Кампо деи Фьори, где был воздвигнут столб. Крафт был готов, но не мог или не желал опять сжечь его.
Он положил руки на страницы, описывающие этот день, не все из них имели смысл. Бесконечные вещи, обычно говорила его мать и писала это в своих письмах: маленькое восклицание или словесный выдох, бесконечные вещи этого мира, поймавшие ее в ловушку; они докучали ей или требовали ее внимания, как голодная овца. Бесконечные вещи, сказал и он, сказал себе в те дни, когда на третьем десятке отправился в совершенно новый Старый свет; бесконечные вещи, его маленькая молитва и мантра, которую он произносил, стоя в гондоле или на запруженной и вонючей иностранной улице. Для матери это означало бесконечное мистическое умножение вещей. Но для него это были вещи, которые никогда не кончаются: путешествие, опьянение мыслью, взглядом, словами и возможностями; секс, море, детство и открывающийся отсюда вид, и дорога впереди.
251
Материя, вещество (греч.). Ср.: «Итак, существует лишь единое Естество, единый Элемент, назовете ли Вы его Богом или Духом, или Огнем, или ТО, или Парабраманом, или Эйн-Софом, или Пространством, или Абсолютом и т. д. и т. д.» Рерих Е. И. Письма в Европу (1931–1935).
252
Лукиан из Самосаты (ок. 120 — после 180 н. э.), древнегреческий писатель. В своих сатирических сочинениях высмеивает общественные, религиозные и философские предрассудки, а также другие пороки современного ему общества. — Прим. переводчика.
Путаники — см. например: Лукиан. Тимон. 10. — Прим. редактора.
255
Старший из семи Архонтов. — Прим. переводчика.
Архонты у гностиков — творцы материального космоса. Иалдабаоф, также Ялдаваоф, — «родивший Саваофа», ассоциировался с Самаэлем и Абраксасом. — Прим. редактора.