Однажды я пасся на обрывистом и каменистом берегу. Влекомый желанием попробовать чертополох, который рос по обрыву слишком низко для того, чтобы можно было без опасения вытянуть шею, я захотел, вопреки рассудку и здравому природному инстинкту, спуститься к нему, но сорвался с высокой скалы. Тут мой хозяин увидел, что купил меня для воронья.
Освобожденный от телесной темницы, я стал блуждающим духом без телесных органов. Я заметил при этом, что, принадлежа к духовной субстанции, я не отличаюсь ни по роду, ни по виду от всех других духов, которые при разложении разных животных и сложных тел переходят с места на место. Я увидел, что Парка не только в области телесной субстанции создает с одинаковым равнодушием тело человека и тело осла, тела животных и тела, считающиеся неодушевленными, но и в области субстанции духовной она относится равнодушно к тому, какова душа — ослиная или человеческая, душа, образующая так называемых животных, или душа, находящаяся во всех вещах[282].
Эту историю, «Cabala del Caballo Pegaseo»[283], он сочинил много лет назад; ее перевел с итальянского на английский его друг и последователь Александр Диксон, который так сильно скучал по нему после его отъезда из Англии и который не заработал ни пенни на этой маленькой книжке, на титульном листе которой его имя стояло под именем автора, с указанием оксфордской степени и даты (1599). С удивлением и жалостью Осел изучал книжку, придерживая страницы неудобными передними ногами, и у него был соблазн скорее съесть их, чем прочитать. Как она попала в руки этой труппы? Как Осел смог прочитать ее своими слабыми ослиными глазами и понять прочитанное? Каким образом Том — ухмыляющийся главный исполнитель — заполучил кольцо на пальце, именно это кольцо именно с этим символом? И почему Осел, как обратили внимание актеры, носит тот же символ на своей спине, где у всех других ослов находится символ Христа? Как это вышло? А ведь без этих чудес — а также и всех других, бывших и будущих — не было бы истории, которую можно рассказать, а без истории нет слушателей, каждый актер это знает.
В течение года труппа (после того, как Осел поведал им свой рассказ, по крайней мере, то, что смог вспомнить, они называли себя I Giordanisti[284]) странствовала по Верхней Германии, играя пьесу «Превращения Осла Онорио, Скакуна-Каббалиста», частично на немецком, частично на итальянском, частично на английском, но главным образом на универсальном языке. В университетских городах Онорио превращался в Аристотеля и Пифагора, в Грамматика и Схоласта, и студенты, легко покоряемая публика, восторженно выли. Также они играли пьесу «Луций, или Жизнь и Приключения Золотого Осла» по книге Апулея; она могла включать или не включать, в зависимости от обстоятельств, сцену, в которой бедного Луция соблазняла матрона, но всегда включала финальное превращение Луция-осла в Луция-человека под воздействием нежной силы всевидящей Исиды, облаченной в небо и звезды.
Успех был ошеломляющим, что и неудивительно; в конце концов, Осел — или живший в нем разум — начинал свою писательскую жизнь с чего? С пьесы. На самом деле, с комедии, Il Candelaio[285]. И с тех пор заставлял людей разговаривать в своих книгах, диалогах и поэмах — глупцов, философов, педантов, богов и богинь.
А потом ветер переменился. Возможно, им следовало быть более осторожными; возможно, им следовало избегать Апулея, этого пользовавшегося дурной славой мага; возможно, им не следовало так быстро становиться настолько знаменитыми.
Нет, нет, говорили они властям, которые задавали им вопросы. Нет, никакой магии, ничего подобного. Обыкновенные театральные трюки, ловкость рук, Jahrmarktsgaukelei[286]. Осел в кротком молчании стоял перед судом, когда один из труппы показывал, как делается трюк, чревовещание, ничего запрещенного. И им повезло, их только выгнали из города и из округа.
Молчать было трудно. Чем больше он писал, говорил и думал, тем больше казался себе человеком, которым был раньше, и тем меньше ослом, которым был сейчас. В первый раз он застыдился своей наготы. Из терпеливого он стал раздражительным, из мягкого — грубым и, наконец, впал в меланхолию, не желал ни думать, ни писать, а в конце концов ни говорить, ни есть.
Что делать? Его товарищи поклялись помочь ему, сделать все, что в их силах, но, казалось, осталась только одна возможность: он должен надеяться на дальнейшую трансформацию и каким-нибудь образом стать полностью человеком. Как это сделал Луций Апулей, Золотой Осел.
284
Ф. Йейтс активно развивает мысль о некоей герметической секте «джорданистов», которую основал в Германии Бруно. См.: Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000. Пер. Г. Дашевского. С. 277, 283, 304, 362, 365.
285
Пятиактная комедия Джордано Бруно (1582). Название традиционно передается на русский неверно: «Неаполитанская улица», «Подсвечник», но на самом деле это «Свечных дел мастер» (ит.) — таков род занятий Бонифацио, героя комедии. — Прим. редактора.