Битва за конец мира оказалась долгой. Дамы и дети, собравшиеся вместе с королевой на башнях замка, наблюдали за ее ходом: в фокусах огромных параболических зеркал императора Рудольфа обе армии, отчетливо видимые на таком расстоянии, казались игрушечными, висящими в воздухе вверх ногами. Королева и женщины оплакивали раненых и убитых, выкрикивали имена своих любимцев, когда могли различить их в плотной дерущейся толпе. Другие воины сражались, казалось, в хаотичном небе, которое их окружало. А кто — или что — неуклюже шагает из арьергарда богемцев? Невозможно высокий. Дамы собрались у зеркала, чтобы лучше видеть. Посмотрите, какой урон он наносит врагу! Человек? Зверь? Наш? Чей?
Это человек из земли, которого вызвал к жизни и освободил Великий Рабби. После долгих раздумий Махараль преодолел свои постоянные сомнения; и, хотя он был уверен, что никогда не будет прощен и теперь, обремененный виной, отправится в Шеол[358], он спросил себя: хорошо ли это для евреев? Если он поможет королю Фридриху и город сможет устоять, то тайные обещания императора Рудольфа будут исполнены. Если нет, значит нет; для евреев не будет ни пощады, ни справедливости.
Смотрите, он лишился гигантской руки, в нее попало ядро, превратив ее в пыль, но он кажется непоколебимым. Безглазый и безносый, он видит и чувствует запахи и наносит урон; он небрежно шагает по убитым и раненым; католические силы отступают перед ним. Наконец опустилась тьма, и тогда на поле боя появилась та, другая армия, те длиннохвостые существа, что упрямо следовали за католиками через Богемию, и перед лицом такого ужаса — волчьего войска — армия католиков сломалась. Битва закончилась. Повсюду лежали мертвые, но, хотя вороны ночи уже почувствовали сладкий запах смерти, волки не будут пировать: словно львы, благородные щетинистые спины никогда не тронут мертвого. С рассветом они исчезли, и тогда на поле прибыли повозки, наши и чужие, чтобы забрать мертвых и почти мертвых.
В тот день, пока весь город веселился, в Исполиновых горах[359], далеко от поля боя, прошла скромная церемония. Люди в черном сопровождали черный фургон, увешанный увядшими розами и усыпанный похожими на бумагу засохшими лепестками. Внутри фургона находился гроб, очень большой, ибо в нем находилось очень большое тело: Филипп Габелльский, несмотря на обличие человека, прожил не больше среднего возраста осла, и, когда приблизилась смерть, к нему стал возвращаться, черта за чертой, облик простого зверя, каким он был. В конце концов он потерял и речь, так что братья, собравшиеся в хлеву оплакать его, не смогли получить последнего благословения, которого просили.
Они внесли гроб в глубокую холодную пещеру, ничуть не большую, чем его келья в неаполитанском монастыре или камера в Риме, зато сверкавшую десятью тысячами карбункулов, выросших в безмолвной матке земли и покрывавших морщинистые стены: много лет назад Андреас Боэций де Боодт[360], охотник за драгоценностями при великом Рудольфе, нашел это место, но не сказал никому, вероятно зная, что однажды появится гость, достойный лежать здесь.
Никто больше не плакал. Братья знают, что смерти нет: ни их друг Филипп, ни маленький осел, в плоть которого он облекся, ни великий Бруно, чей дух нашел убежище в этом теле, не умерли; то бесконечно малое, что составляло их сущность, перемещаясь по бесконечной вселенной, создаст другие существа, такие же странные, простые и удивительные. Он мог только надеяться — нет, он ожидал, — что через много столетий атомы, составлявшие его душу, снова потянутся друг к другу, будут искать друг друга в бесконечных пространствах и, наконец, где-то в ином месте составят душу, его собственную душу: соединившись, они узнают, чем они были раньше. Где-то, в другом месте, в этом мире или в ином, или же в этом мире, когда он станет другим. Ибо никто не может родиться в одном и том же мире дважды.
В ту ночь в соборе Святого Вацлава пели Te Deum и Non Nobis[361]; король и королева, одетые не в красное и белое, а в золотое и серебряное, словно солнце и луна, Аполлон и Кинфия[362], переставили часы творения на первый час. Во время службы храм наполнился летающими putti[363], все видели их и слышали их голоса: всем было ясно, что это поздравление и одновременно знак Божьего благословения. (На самом деле эти ангелы были беззаботными детьми, летающими где угодно.)
359
Крконоше, или Карконоше, или Исполиновы горы — горный массив на территории Польши и Чехии, наиболее высокая часть Судет. — Прим. редактора.
360
Вероятно, путаница с Ансельмом Боэцием де Боодтом (1550–1632), который был алхимиком и придворным лекарем Рудольфа II. Он действительно любил драгоценные камни, которым посвятил свою книгу «Gemmarum et Lapidum Historia» (1609; История драгоценных камней, лат.).
361
Те Deum laudamus — «Тебя, Бога, хвалим», раннехристианский гимн, авторство которого приписывается святому Амвросию Медиоланскому (ок. 340–397). Non nobis — «Не нам хвала», также короткий раннехристианский гимн, основанный на Псалмах, 113:9.
362
Аполлон и Артемида, или Кинфий и Кинфия (от горы Кинф на о. Делос, где, по легенде, они были рождены: Овидий. Метаморфозы. VI. 205) — у Китса два идеала красоты: мужской и женской (поэма «Эндиминион» и другие произведения). Таким образом, их соединение в виде пары носит символический характер. — Прим. редактора.
363
Путти (итал. putti, множественное число от putto, буквально — младенец), маленькие крылатые мальчики, излюбленный декоративный мотив в искусстве Возрождения.