В тот вечерний час Пирс не пошел в полутемную церковь с ее слепыми окнами, чтобы молиться вместе с братьями. Он опять сидел в похожем на исповедальню телефонном закутке. Как только колокола перестали звонить, он поднял трубку и, мгновение поколебавшись, набрал номер, но на этот раз не Розалинды Расмуссен. Оператору он сказал, что разговор будет за счет собеседника. На той стороне подняли трубку, и он услышал, как оператор спросила: Вы готовы оплатить разговор?
— Да. Я готова.
— Привет, — сказал Пирс.
— Привет. Это ты.
— Это я.
— Я думала, ты не позвонишь. Что ты не сможешь. Только в крайнем случае.
— Ну.
— Произошел крайний случай?
— Нет. Не произошел.
Молчание. У нее всегда была странная манера замолкать посреди телефонного разговора, то ли нечего было сказать, то ли она задумалась или отвлеклась. Она не боялась, что собеседник может подумать, будто она ушла или молчит от раздражения или нетерпения.
— У меня маленький прорыв, — наконец сказал он. Она не ответила, и он, немного подождав, добавил: — Я был неправ. Насчет книги. А сегодня, ну, понял. Мне кажется.
— Хорошо. Как тебе там?
— Все в порядке.
— Точно в порядке?
— Не знаю, сумею ли я выдержать. Целых две недели.
— Выдержать что?
— Молитвы. Колокола каждые три часа. И даже во время еды мы слушаем записи о внутренней молитве. Это бормотание.
— Звучит не так плохо.
— Я вроде как начал бояться. Съеживаюсь, едва услышу. Похоже, у меня аллергия на католицизм. В конце концов.
Она засмеялась. Из того далекого далека, где она находилась, доносились веселые крики.
— Как пчелиный рой, — сказал он. — Не ожидал. Как девочки?
— Господи, Пирс, прекрасно. Просто великолепно. Вчера я ходила к врачу...
— Да, и...
— Он вспомнил время, когда они еще ползали, и я пришла к нему на осмотр, и он спросил меня, делаю ли я упражнения. Помнишь? И я ответила оп нет не делаю, а потом сказала, ну на самом деле делаю. Поднимаю тяжести. Да. Их зовут Вита и Мэри.
И тут же, как по команде, Пирс услышал, как двое детей промчались мимо нее, эффект Доплера от их криков приблизился и удалился.
— Они еще не в кровати? — сказал Пирс. — Уже где-то девять вечера.
— Кортни уложила их, но они так и не заснули. Когда я приехала с работы, они клевали носом, и машина разбудила их. Так говорит Кортни.
Новая порция счастливых криков из ее мира. Она не собиралась продолжать рассказ о своем посещении врача.
— Как Аксель? — спросил он.
— В порядке. Скучает по тебе. Когда ты уехал, он ходил так, как будто пытался не шуметь, представляешь? И у него такое лицо. Дворецкий-призрак. Пытается одновременно и помочь, и не быть рядом.
— Ну и ну!
— Пугает девочек. Очень старается.
— Я скоро вернусь.
— Нет, — твердо сказала она. — Оставайся там. Не торопись домой. Делай свою работу. Мы ведь договорились. Мир и покой, бесплатно. И... как они это называют? Пристанище? Прибежище?
— Убежище. — Комната в Убежище, простая пища, консультации (при желании) и тишина. Дай то, что, как ты чувствуешь, можешь дать. Вершина горы среди лесистых холмов. Замечательно, думал он, для работы, которую он должен сделать, для последнего трудного натиска на книгу Крафта, чтобы дописать ее; в его доме немного шумно и много народу, в его кабинете в колледже тоже. — Я не знаю. Просто не знаю.
— Хорошо.
— Могу я поговорить с девочками? — Осужденный просит немного сострадания к себе.
— Конечно, — ответила она. — Если они захотят.
Он услышал, как она крикнула: Дети, это папа. Его сердце переполнилось. Раздался беспорядочный грохот, топот ног, и одна закричала ему прямо в ухо, Вита, шутливо распекая его, он не все разобрал, в то время как ее сестра взяла у нее трубку и осторожно спросила:
— Папа?
Он отчетливо видел, как она держит рукой эту массивную штуку, прижав ее к уху, и улыбается, показывая недостающие зубы.
— Привет, девочки. Да, это я.
— Пап, а что делают эти монахи? Варят варенье?
— Может быть, милая, но ведь уже поздно. Хочешь, я привезу тебе немного варенья?