- Исповедуйся, дитя мое.
И она заговорила:
- Я уже много лет не была в церкви, отец мой.
- А когда ты в последний раз причащалась на Пасху?
- О... - Мэгги осеклась, чуть не сказав "черт возьми!". - Очень давно, отец мой, даже припомнить не могу.
- Десять лет назад? Двадцать?
- Нет, я пару раз за это время приходила, но клянусь, что за всю жизнь прежде и мухи не обидела, вплоть до самых последних дней. Язык-то у меня резковатый, есть грех, но заповеди я чту, честное слово.
Мэгги замолчала, а священник терпеливо ждал. Однако, чувствуя, что продолжать каяться грешница не собирается, спросил шепотом:
- А недавно ты обидела кого-то?
- Да, отец мой, не то слово. Очень обидела. По правде говоря, я женщину насмерть отравила.
Она увидела, как вздрогнул палец священника, затем его голос зашептал, ещё тише:
- Ты хочешь сказать, что совершила убийство?
- Можно сказать, что да, отец, хотя я к этому иначе отношусь. Я просто не могла поступить иначе. Я была вынуждена.
- Никого нельзя вынудить совершить убийство, дочь моя; это... самый страшный из смертных грехов.
- Убивать можно по-разному, отец. Можно каждый день наблюдать, как на твоих глазах кого-то убивают. И видно уже, что люди на последней грани от издыхания находятся, а спастись могут, лишь умертвив сами...
- Она была в возрасте?
- Нет. Нет, отец, она была совсем молода, но она не женщина была, а настоящее исчадие ада. К тому же она пакостную болезнь подцепила.
- И ты убила её из-за этого? - в голосе священника прозвучал ужас.
- Нет, не из-за этого, а из-за того, что муж её собирался развестись с ней - он уже не мог больше терпеть. А она крутилась с разными мужчинами, и эту гадость подцепила. А он уже готов был свою жизнь пожертвовать, чтобы за ней ухаживать... Он ведь себя винил во всем, что с ней случилось. А ведь они после свадьбы и вместе-то совсем не жили... И вот он готов был до самой смерти из-за неё страдать, а я... Я не могла этого допустить.
После долгого молчания священник спросил:
- И как ты это сделала?
- Я растворила в воде снотворные таблетки, пошла к ней, разбудила и заставила их выпить.
- Это ужасно, дочь моя, ужасно.
- Вы так на это смотрите, потому что Богу служите. На моем месте, вы бы все поняли.
- Но тебя гложет совесть?
- Честно говоря, отец - нет.
- Зачем тогда ты пришла ко мне на исповедь?
- Я хотела с Богом помириться, ведь то, что случилось - это наше с Ним личное дело. Он-то знает, зачем я так сделала, и прекрасно понимает, что иначе нельзя было. Я ведь не для себя старалась, сама-то я уж её как-нибудь стерпела бы. Нет, Он знает, зачем я пришла.
Похоже, её логика поставила священника в тупик. Он не видел за решеткой её лица, скрытого в тени, а голос, крепкий и уверенный, не выдавал возраста женщины. Тем не менее свой долг был священнику очевиден: ему следовало втолковать этой женщине, что она совершила тяжкое преступление, и что это вовсе не было их с Богом личным делом. Он вздохнул и произнес:
- Я бы хотел поговорить с тобой еще. Ты готова встретиться со мной после исповеди?
Чуть подумав, Мэгги ответила:
- Да, отец, раз вы так хотите.
- Тогда подойди к алтарю девы Марии и вознеси скорбную молитву. Я скоро подойду к тебе. А сейчас - кайся!
Мэгги уже много лет не произносила слов покаяния, но вдруг они всплыли в её мозгу, точно звучали всего лишь вчера:
- Прости, Господи, меня недостойную, ибо я согрешила. Господи Великодушный, прости меня, а я, Божьей милостью, никогда впредь не согрешу. Ныне, присно и вовеки веков. Аминь. Спасибо вам, отец.
- Ступай к алтарю, дочь моя.
Покинув исповедальню, Мэгги прямиком устремилась к выходу из церкви. Очутившись на темной уже улице, она заспешила к автобусной остановке. Мэгги была рада-радешенька, что за ней на исповедь выстроилась целая очередь - уж они займут священника какое-то время. Она свой долг выполнила, а страдать из-за этой твари не собиралась. Главное теперь - домой в Фелберн поскорее вернуться, ведь там он мучается. Господи, какой замечательный человек зря страдает.
Сойдя к автобусу и направляясь к вокзалу, Мэгги пришло в голову, что не мешало бы узнать адрес мисс Дженни в Швейцарии и черкануть ей письмецо. Дженни ведь не повредит, если Мэгги спросит, как им там отдыхается, а заодно выразит сочувствие насчет сестры. Мэгги всегда знала, как бедняжка сохла по нему, а, увидев, как она носик переделала, окончательно в том убедилась. Впрочем, и маленькая гадина все прекрасно поняла - Мэгги была в этом свято убеждена. Черт с ней, она сейчас была там, где ей и место, и Мэгги решила, что не станет больше о ней думать. Теперь для неё главное чтобы ему все устроить, чтобы он, родименький, наконец счастлив был. Мэгги всегда делала для него все, чтобы было в её силах. Обо всем старалась заботиться. Разве не она заманила Айви в его постель? Придумала тогда предлог, когда его хворь одолела, что не может карабкаться по крутым ступенькам, прекрасно понимая, что молоденькая, кровь с молоком, вдовушка не устоит перед соблазном, обмывая его могучее тело. И ведь права оказалась! Жаль только, Айви раньше к ним не пришла. Впрочем, сейчас Айви была уже не нужна, ведь Пол все равно на ней не женился бы. Она бы сама в первую очередь против этого и возражала. Подумать только - Айви - хозяйка дома! Нет, не бывать такому. Вот мисс Дженни - другое дело. Она свое место знает, а в кухню соваться не станет, понимая, что там не её епархия...
С этими мыслями Мэгги и не заметила, как поезд прикатил в Фелберн. На вокзале она взяла такси. А почему бы и нет? Может ведь она хоть раз в жизни позволить себе такую роскошь - не каждый день, в конце концов, ей на исповеди грехи отпускают.
Войдя в дом, Мэгги тут же поняла, что кто-то приехал: чайник стоял не на том месте, где она его оставила, а на полке не хватало трех кофейных чашек.
Раздевшись, она нацепила фартук и уже встала у плиты, когда дверь открылась, и она увидела его, стоявшего рядом с Дженни. И Мэгги вдруг сделалось удивительно хорошо, точно все её естество вмиг наполнилось Божественным светом. Чувство было таким чудесным и удивительным, что Мэгги сразу поняла: Господь простил и благословил её.
- Слава Богу, - прошептала она, кидаясь навстречу мисс Дженни.