— Возможно, дикарям повезло больше, чем нам.
— Да, они дикари, но твой народ слеп и эгоистичен. Они не понимают, что идут к саморазрушению.
— Разве это плохо для гедониста? — спросила Шарн. — Мы живем для себя, а не для своих детей. Наша раса может погибнуть, но мы умрем задолго до этого. Мы довольствуемся тем, что плывем по течению. Мы работали некоторое время, чтобы достичь совершенства. Теперь мы наслаждаемся плодами своих трудов.
— Плывете по течению? — повторил Вудли. — Разве ты не понимаешь, что значит жить для других?
Она задумчиво взглянула на него.
— Если бы Сенат можно было склонить на твою сторону, дикарей превратить в нормальных людей, человечество могло бы избавиться от бессмысленного бессмертия. Возможно, я смогу помочь. — Она помолчала. — Ты был влюблен в эту девушку, не так ли?
— Джанет? Да.
Шарн резко отвернулась.
— Я подумаю, что можно сделать. Это может занять несколько дней. Я должна встретиться с некоторыми руководителями Центра, проверить кое-что в старых книгах, проконсультироваться с психологами и администрацией. Возможно, мы сможем оказать давление на Сенат.
Вудли возбужденно вскочил на ноги.
— Ты хочешь сказать, что шанс действительно есть?
— Пусть небольшой шанс, но есть. Тебе точно не нравится жить в Центре? Я имею в виду, в таком виде, в каком он сейчас существует? — Она жестом указала на сияние огромных башен и все, что окружало их. — Тебе здесь не по душе, я знаю. Что ж, посмотрим, что я смогу сделать. Дай мне несколько дней для переговоров с нужными людьми. Я распоряжусь, чтобы завтра тебе прислали нового проводника.
— Я даже не знаю, как тебя благодарить, — тихо сказал Вудли. — Ты мне подарила надежду на спасение моей любимой и всего человечества.
Шарн горько усмехнулась, что-то пробормотала на прощание и тихонько выскользнула в сад. Вудли стоял неподвижно и долго смотрел ей вслед. Затем он сел, откинулся на спинку стула, взглянул на ночное небо и закурил новую сигарету.
Ему пришла в голову нелепая мысль. Как он вообще вспомнил, как курить? Прошло сто тридцать лет с тех пор, как он в последний раз держал сигарету в руках. Конечно, это была привычка, условный рефлекс.
Млечный Путь на небе казался извилистым туманным облаком слабого сияния высоко в космосе. Марс горел красной точкой на горизонте. Пятно созвездия Кассиопеи было узнаваемым, а пояс Ориона — загадочно ярким. Вудли вспомнил их без труда. Но в его памяти было так много темных мест, которые он не мог вспомнить.
ТО СВЕРХНАУЧНОЕ чудо, которое он лицезрел на потолке сенатского зала, вызвало смутные вспышки воспоминаний из прошлого. То, что он там увидел, он помнил отчетливо. Но в сознании оно отражалось как разрозненные размытые картинки. Они то исчезали, то возникали вновь, как яркие огоньки ночного костра, но между ними была темнота.
Вудли закрыл глаза и представил себе то, что увидел. В том последнем видении в музее он видел Джанет. И он цитировал ей отрывок стиха, который был до боли знаком.
«Если люди те, что есть
Позабыли тех, что были...»
Судный день, подумал Вудли, страшнее любого из тех, что представляли себе ученые или пророки в незапамятные времена. Это было полное уничтожение разума, апокалипсис, поглотивший весь привычный мир. После катаклизма почти столетие спустя осталось немногое — лишь пустые, заброшенные руины.
Каким-то образом нескольким индивидуумам дали еще один шанс, возможность осознать все заново, но они сами себя заводят в тупик. Они создали волшебный город науки, в котором просто предаются наслаждениям, а разум их спит.
Ночь опустилась на планету Земля.
Так много загадок, подумал Вудли. Если бы только у него был ключ к разгадке этих тайн! Но теперь, когда Шарн предложила помощь, появилась реальная надежда. Он не был уверен в ее способностях, но, по крайней мере, это было лучше, чем ничего. Теперь у Вудли есть возможность вернуть Джанет, которую он знал.
Одна мысль пугала его, что это окажется не его Джанет. Мысль о том, что человечество деградировало до уровня первобытных людей, была ужасна. Люди мечтали, думали и писали, создавали поистине великие произведения искусства. Вудли на подсознательном уровне не мог жить без маленьких, но столь необходимых его сознанию прелестях былых дней, по легкому течению жизни, по борьбе, по переживаниям и по многому, что составляло суть его жизни. Он искренне сочувствовал всем тем миллионам людей, которые потеряли свой разум.