- А мне, собственно, плевать.
В помещении снова повисла тишина. И если студенты молчали, ожидая ответного хода, то женщина была в полнейшем шоке. Если честно, я ее понимал: в сложившихся условиях семья стала для каждого чем-то святым и нерушимым, чем-то, от чего нельзя отворачиваться ни при каких обстоятельствах, потому что иначе рискуешь остаться в полном одиночестве.
- Мы твоя семья, если ты забыла! – рыкнула женщина. Глаза Мираэли заледенели еще сильнее, и теперь я был полностью уверен, что это не обман зрения. Девушка отлипла от стены и медленно-медленно, никуда не торопясь, словно еще сильнее нагнетая обстановку, подошла к женщине и нависла над ней несокрушимой твердыней.
- Я-то как раз все помню. И с семьей, с которой я *хочу* общаться, я *общаюсь*, - четко, выговаривая каждое слово, как для маленького ребенка, произнесла сержант. – Для остальных места в моей жизни больше нет.
- Я твоя!.. – попробовала было проагрументировать свою точку зрения гостья, но куратор грубо ее оборвал:
- Мать, не мать, мне все равно. Видеть вас здесь не хочу. И на встречу не пойду. Кто мне нужен, имеет доступ в академию. Остальным целесообразнее держаться от меня подальше.
Женщина обалдело захлопала глазами на ледяную дочь и даже выдохнуть не успела, как оказалась за дверью в коридоре. Мир глубоко вдохнула и вернулась на колени мгновенно обнявшего ее Эльфа. Толпа понемногу оттаивала, и через несколько минут комната снова наполнилась звуком голосов, смехом, звоном стаканов и кружек и журчанием разномастной жидкости. Я ничего не понимал до того момента, как Кукла не толкнула меня в бок и не протянула очередную кружку.
- Вчера у Мира был День рождения, вот родственнички и поналетели. Такое каждые полгода бывает.
- День рождения? – Я ошалело уставился на девушку. Кусочки паззла вчерашнего дня мгновенно сложились в единую картинку.
- Ага, - лениво кивнула моя собеседница и хлебнула прямо из горла высокой пузатенькой бутылки. – Пока что удалось сюда запихнуть только двоюродную Мира Снежку да сына друзей семьи Сыча, но у тех оказался нужный уровень знаний. Иначе бы Мирка и их к порогу не подпустила даже.
Она снова приложилась к бутылке, а я взглянул на Мира и неожиданно встретился с ней взглядами. Большие глаза смотрели серьезно, изучающее, будто бы ощупывая физически. Стало не по себе, но девушка лишь мотнула головой и отвернулась. Настроение испортилось окончательно, и, сам того не понимая, потянулся уже к бутылке…
Из комнаты я выполз далеко за полночь и, что примечательно, в числе первых – все остальные остались веселиться до утра. Мысли в голове путались, ноги нарезали по коридору заячьи круги, дорога упорно не вспоминалась. Путанная дорожка привела меня к входным дверям, а те выпустили в сад. В лицо ударило множество удивительных, дурманящих запахов. Захотелось зажмуриться и сесть прямо здесь, что я, собственно, и сделал – причин отказать себе у меня не было.
Ночь куполом сходилась над головой, озаряя окрестности далеким заревом мертвых фонарей. Прохладный ветер обволакивал почти ощутимым коконом, будоража чувства тонким ароматом ночных цветов – желтые, как полная луна, они разбавляли густую тьму сада своим едва заметным сиянием. В кустах что-то тихо шуршало – мышка-полевка или еще какой припозднившийся парковый житель.
Я вдохнул полной грудью и завалился на влажную землю. Где-то далеко был слышен заливистый вой одинокого волка. Их почти совсем не осталось: немцы, помня опыт предыдущих поколений, рьяно сжигали наши густые леса. Сердце заполнила невыразимая жалость к этому гордому животному, и я завыл, чтобы поддержать его и дать крохотную надежду на встречу с живыми собратьями...
***
Вокруг было темно и тихо; только где-то далеко квакали лягушки и звенела трель сверчка. Желтоватый сырный диск полной луны блестел на небе, время от времени прячась за темными клубами облаков. Влажная трава приятно щекотала голые лодыжки, ноги оставляли на черноземе глубокие следы. Я невесомо летел следом. Она меня не видела, да и не могла видеть; меня для нее не существовало, но зато она для меня была смыслом существования: ее эмоции были важнее моего страха, ее боль – сильнее оставшейся от острого шипа царапины на руке. Ее отчаяние заполнило меня всего, лишило возможности самостоятельно чувствовать. Ей было плохо, и я переживал это вместе с ней.
Война не для женщин.
Так он сказал перед тем, как скинуть ее в грязевую яму и отправить в самое начало дистанции. Она не жаловалась. Даже не подумала об этом. Не огрызнулась и не заплакала. Лишь, скрипя зубами и стараясь не опираться на ушибленную ногу, отправилась куда послали. Это только самое начало, ей было это более чем понятно.