Краем глаза я увидел, как пошла красными пятнами ректор, когда девица, явно ощущающая себя хозяйкой ситуации, пошла к столику в углу, отложила бутерброд, вытерла руки о полотенце и глотнула из чашки принесенный нам кофе. Слов из-за такой наглости не нашлось ни у кого. Впрочем, ненадолго. Женщина в твиде, совладав с шоком, попыталась было встать с кресла и что-то заявить ходячей наглости, но та лишь посмотрела на нее. Этого оказалось достаточно, чтобы пресечь недовольные крики и возражения как женщины, так и нас. Два разноцветных глаза — желтый правый и фиолетовый левый, — горящие странным цветным пламенем, напрочь отбили всякое желание сопротивляться, повергнув в еще больший шок.
Девушка самодовольно улыбнулась, моргнула, из-за чего глаза приняли более адекватную расцветку — темно-изумрудную справа и насыщенно-сапфировую слева, — после чего молча подошла к столу и схватила тоненький телефон, брезгливо мазнув взглядом по оторопевшей ректорше.
Длинный палец с коротким ногтем уверенно нажимал на сенсорный экран, после чего явление приложила гаджет к уху. Я буквально услышал, как напряглись родители, ожидая продолжения шоу. Папа даже вперед подался, хотя, подозреваю, это было связано с интересом не к разговору, а к болтающейся около его носа ноге девушки, наглейшим образом усевшейся на стол, однако сути это не меняло: интересно было всем.
Когда гудки оборвались и в трубке раздался радостный мужской голос, обласкавший наглость в человеческом облике язвой неоперабельной, вздрогнули все, кроме ректора. Та почему-то резко сменила оттенок с неравномерно-красного на снежно-белый. Маме даже пришлось отвести откровенно завидующий взгляд: у нее даже рубашки не отстирывались до такого колора.
— Солнце! — ласково мурлыкнула приятным голосом полуодетая девица. — Скажи мне, тебе что, больше никто не дал? Или просто по ископаемым потянуло? — Из динамика тут же раздалось возмущенно-недоуменное заверение в адекватности телесных порывов; девушка хихикнула, на мгновение задержав взгляд на моих смутившихся родителях. — Допустим. Но! Я смог понять, когда ты нанял секретаршей мадам, годящуюся тебе в очень поздно родившие матери… — Она не сумела сдержать озорной смешок, уловив возмущенную бледную физиономию женщины в твидовом костюме. — Однако понять, какого лешего она делает в твоем ректорском кресле и проводит собеседование с очередным недоумением, я не в состоянии. Так что-либо ты ее усадил очередным своим замом на правах очередной своей любовницы, либо я могу без зазрения совести выставить ее вон.
В кабинете воцарилась тишина. Молчали даже на том конце провода, очевидно, оценивая перспективы или пытаясь до конца осознать ситуацию. Мама приняла возмущенную позу, одним глазом кося на занятого симпатичной ножкой отца и обманувшую нас «ректора», которая беззвучно взвыла и предприняла попытку заползти под стол.
Наконец, телефон ожил, передал «язве неоперабельной, но любимой» полный карт-бланш, пообещал вернуться «к первому» и отключился. Девушка с совершенно детской улыбкой небрежно отбросила гаджет на стол и грациозно повернулась к креслу, где секунду назад сидела женщина.
Такое удивительно быстрое исчезновение объемного тела ее нисколечко не удивило, «язва» плюхнулась животом на стол и свесила с него голову, любуясь на спрятавшуюся под столом секретаршу и предоставляя папе вид на прикрытую одной только черной повязкой собственную пятую точку.