— И не стыдно тебе, ошибка природы, кара дней моих, наказание за грехи прошлых жизней… — куратор чуть подумала и добавила: — Всех сразу?!
„Наказание“ в ответ содержательно икнуло и попыталось перевернуться на спину. Получилось только после пинка ногой нависшей над ней „язвы“. Я осторожно подошел ближе и остановился. Девушка выглядела совершенно пьяной, но характерного запаха не было. Так что-либо она не умеет пить, либо притворяется, либо…
Куратор вдруг побледнела, присела перед девушкой, нежно, почти что любяще улыбнулась и с этой улыбкой схватила ее за волосы, резко дернув вверх и получив полный боли крик.
— Рассказывай, краса, — пропела сержант, — не стесняйся, ненаглядная. Ты зачем Афанасия, свет очей моих, сожрала?
Девушка жалостливо посмотрела на коллегу и шмыгнула носом, начиная подвывать и всем своим видом показывая, что никакого Афанасия она не ела. Куратор резко отпустила ее волосы, позволив снова удариться головой о кафель, и исчезла за дубовыми дверьми, чтобы через мгновение появиться с горшком и торчащей с ней обглоданной гычкой и, улыбаясь, тыкнуть ошалевшую учительницу носом в землю.
— Правда не ела? Значит, отходняка не будет и ноги не протянешь на третьи сутки. — Пылающая страстью к растительной пище округлила глаза и заикала с двойным усердием. — Значит, противоядие мне тебе давать незачем! — радостно припечатала куратор, сунула горшок под мышку, одной свободной рукой подхватила испуганную девушку и, взвалив ее на плечи, легко полетела к скрывающемуся за гардиной коридором. Обалдевшие родители и я поплелись следом.
Когда мы повернули за угол, девушки на плече сержанта уже не было, а сама она ждала нас у дверей какого-то помещения, куда и пропустила нас, после чего зашла сама и закрыла дверь.
Это был кабинет, причем кабинет, судя по преобладавшим темным тонам, обилию оружия в стеллажах и большой карты на стене, мужской. Женских атрибутов поблизости не наблюдалось, но — вот что странно — куратор идеально вписывалась в окружающую обстановку, а вот раздраженно постукивающий пальцами по подлокотнику мужчина в кресле – нет. Я посмотрел на него и устроился в кресле у книжного шкафа.
Куратор заметила гостя с порога; хотя, думаю, она знала о его присутствии, Саша что-то такое говорила. Девушка цепким взглядом обвела комнату, после чего сняла с полки длинный серебряный нож с большим сапфиром на рукоятке и метким движением вонзила его в гладкую поверхность дорогого стола темного дерева. Мужчина, сидящий в кресле хозяина кабинета, вздрогнул и поспешил отъехать подальше к окну. Девушка уселась на гостевое место, закинула ногу на ногу и расслабилась.
— Так разговор лучше пойдет.
— Вы так думаете? — Мужчина отчетливо скрипнул зубами, после чего нервным взмахом руки указал на лежащую на краю столешницы бежевую папку. — Нам надо…
— Обговорить условия перехода поместья под ваше начало, — издевательским тоном передразнила девушка, даже не взглянув в сторону бумаг. — Товарищ Малинин, мы с вами уже не один раз встречались и не один раз обговаривали этот вопрос, мой ответ остается прежним: катитесь колобком, пока вам не устроили увлекательнейшую экскурсию по пищеварительному тракту хищника семейства лисьих.
Мужчина нахмурился и хотел было пододвинуться ближе к столу, но вдруг передумал, когда взгляд куратора лениво прошелся по шкафу с холодным оружием. Было видно, что товарищу Малинину не нравится эта ситуация и то место, которое ему отвели в ней, но поделать он ничего не мог, поэтому он лишь вздохнул и потер руками лицо.
— Сержант… — начал было он, но девушка уже потеряла интерес к разговору, повернувшись к нам:
— Что с вами еще осталось? Заселение в обезьянник и организационный разговор?
Я коротко кивнул, а мужчина зверел… Видимо, сказывалось сорокаминутное ожидание.
— Сержант Мираэ́ль! — вскрикнул он, приподнимаясь из кресла. Я почувствовал, как вздрогнула сидящая на диване справа от меня мама. Куратор состроила страдальческую мину, встала и в мгновение ока оказалась стоящей рядом с верещащим не своим голосом мужчиной, дергая его за ухо и ласково, как неумелому ребенку, объясняя:
— Что ж ты, ущербный, столько раз ко мне приходишь и все никак запомнить не можешь: меня зовут Ми́раэли, слышишь? Можно просто Мир, три буквы проще вызубрить, чем семь, не так ли, ущербный?