Пространство правежа было неоднородным, оно представляло собой пологий спуск в грандиозном подземелье, границы которого невозможно было определить, поскольку ни его скалистые стены, ни своды полностью не просматривались из-за тумана и обильных испарений. Уклон вел к огромному подземному озеру или даже морю, наполненному не соленой и не пресной, а сернистой водой, разъедающей слизистые.
Самые чудовищные палачества осуществлялись в низменных местах и на островках внутри сернистого моря. Туда попадали далеко не все узники, но только самые отъявленные из них. Стражи города в издевку называли эти казни путевками на Мальдивы. И надо сказать, пространство вокруг подземного моря и на островках действительно напоминало собой пляжи тропического курорта. Там было жарко, припекало, хотя и без солнца. На «пляжах» стояли пыточные лежаки и прочие приспособления, всевозможные павильоны для вивисекций, работали аттракционы, в которых узников подвергали процедурам, подобным тем, о которых рассказывал греческий миф о Прокрусте. Возвышались эстрады, где под тяжелую, совсем не мелодичную музыку шел непрекращающийся дансинг на гвоздях. Вокруг эстрад извивались на колах самые ярые блудодеи. Казнимые, стоя в очереди на аттракцион или в одну из затейливо перекрученных толстых пупырчатых кишок пыточного «аквапарка», посасывали из стаканчиков с трубочками отвратнейшие напитки и выпивали их полностью, ведь отказываться от угощения было здесь не принято. Даром что пляж был весь покрыт лужами рвотной массы.
Некоторые из узников, прошедшие на Земле тюрьмы и лагеря, утверждали, что и там они попадали в сходные ситуации. К примеру, и там и здесь применялись крайне болезненные удары по пяткам. Сам Комаров, который счастливо «не попался» в земной жизни, не мог оценить достоверность этих сравнений. Но в чем он не сомневался — так это в том, что здесь ярым мукам подвергались поголовно все «сидельцы», а на Земле это были чаще всего нарушители лагерных порядков или бунтари.
На подступах к морю вершились казни над закоренелыми корыстолюбцами. Здесь стояли в несколько рядов большие несгораемые шкафы, сейфы помельче, шкафы с сейфовыми ячейками. Из шкафов и ячеек торчали невесть как поместившиеся в них солидные когда-то господа, упитанные банкиры, спекулянты, владельцы и торговцы ценными бумагами, торговцы будущим и прошлым и даже некоторые торговцы якобы вечностью (как они убеждали простофиль на Земле)… Труднее всего приходилось тем, кому полагалось быть засунутым в узкие сейфовые ячейки. Специально обученные знаменитые на весь мегаполис стражи, у которых были клички Свербяк и Буравчик, скручивали и складывали их не в три, а в семь или десять погибелей, прежде чем те хотя бы наполовину оказывались в своем пыточном пристанище.
Свербяк, самый известный из стражей в здешних местах, имел вид редкостного придурка, с белыми навыкате глазами и редкими волосами. Последнее нечасто встречалось среди стражей, как правило, довольно мохнатоволосых, иногда прямо-таки с шерстью на теле. Лицо Свербяка ходило ходуном, дергалось, играло желваками, а рот был всегда приоткрыт, и из него вытекала тягучая слюна. Несмотря на такой вид, он не был идиотом и по-хозяйски передвигался между сейфовыми рядами, заталкивая вглубь наполовину засунутых узников длинной кривой кочергой, бывшей у него орудием нанесения болезненных увечий и унизительных насилий… «Где ваще сокровище, там и ваще сердсе!» — шепеляво блеял этот злобный кат. При этом его обуревал какой-то спазм, то ли нервной болезни, то ли садисткой усмешки.
Буравчик же, коренастый лилипут с чрезвычайно толстыми конечностями, вминал в узкие полочки и ячейки узников так, как будто они были пластилиновыми. При этом он любил беседовать с подвергаемыми пыткам, выведывать разные детали их грешной жизни. У него были свои стремянки и скамеечки, чтобы доставать до верхних ячеек. В процессе беседы он развлекался тем, что загонял несчастным под ногти всевозможные шпильки и иглы. Такого рода измывательства с кочергой или шпильками стражи вытворяли не по регламенту, а по собственной прихоти.