Как очевидное глумление над узниками — власти часто именовали мегаполис «Свободным градом». А к самим заключенным начальники нередко обращались не иначе как «Счастливые граждане Свободного города». Из официальных речей можно было уяснить, что они имеют в виду: свободным они называют свой смрадный, бардачный и технически запущенный город-государство по той причине, что его «граждане» имеют возможность к беспрепятственному перемещению. Свобода передвижений разительно отличала этот город от земных концлагерей. И никто не ограничивался в этом за исключением нескольких случаев: застревания лифтов, сопровождавшихся пытками; месс, объявление которых напоминало детскую игру «замри»; ну и правежей, куда явиться обязан был каждый. Отсутствие номерного на правеже стало бы сразу заметным на перекличке. Впрочем, иногда Комаров отмечал, что некоторых номерных в их тысяче на перекличке не находили, и тогда страж делал пометки в пухлом журнале.
По правилам, если кто-то нарушал этикет мессы или допускал неявку на правеж — того отправляли в карцер, где подвергали устрашающему даже по здешним меркам обряду клеймления. Также отправлялись туда те, кто нарушал запрет на общение со странниками. Побывавшие в карцере легко распознавались по синему или красному клейму на лбу, сильно напомнившему Комарову те оттиски, которые ветеринары ставили на свиные туши в земном мире. Разница была в том, что здесь буквы клейма сначала выжигали, подобно тавру у лошадей, и сразу же на еще горячий ожог наносили специальным штампом цветную тушь. Эти знаки не брала «мертвая вода», и кислота не сжигала их. От времени они только слегка выцветали.
Кроме издевательского названия «Свободный град», фигурировало и второе имя — Ликополь, или «Волчий город». На 50-м этаже в центральной части атриума по обе стороны от арки-входа в пространство правежа возвышались две огромные скульптуры песьеглавых богов, похожих на древнеегипетских. Один из них олицетворял волка, другой — шакала.
Мормыш
Комарову с каждым годом все реже удавалось отводить внимание от гипнотической точки, все реже и реже уноситься в воспоминания. Конечно, он ловил себя на мысли, что страшное одеревенение души — это безумие, темное забытье. Тьма и слепота сгущались, наступали на душу, обреченную быть пожранной этим лабиринтом, самой превратиться в лабиринт с обитавшим в ней чудовищем. Но сопротивляться было непросто.
Со временем Комаров стал явственно ощущать, что гипнотическая точка не просто сосет его внимание, она еще и жжет его изнутри. Чем она его жжет, каким огнем — было непонятно. Огонь был невидимым, но Комаров уже постоянно ощущал это пламя, которое то разгоралось, то затихало… Особенно сильно жгло оно во время оцепенения и свиданий с карликом-палачом.
Мегаполис всячески способствовал такому зомбированию — казалось, все здесь подчинено единой цели: заставить узников поверить, что злоба дня не просто довлеет, но тотальна и беспробудна. Более того, в лозунгах и рекламных баннерах, висевших повсюду, в часто повторявшихся речах и на правежах подчеркивалось, что жизнь в Свободном городе счастливая и полная радужных перспектив. Здесь якобы всем гарантированы бессмертие, называемое на местном языке «посмертием», здоровье за счет целебной мертвой воды, отсутствие нужды во сне и пище. При этом, правда, в Ликополисе все-таки пили тухловатую маслянистую жидкость, сочившуюся по специальным желобам. Многие узники так привыкли, что уже и не думали, что может быть что-то лучше ее, пили и похваливали. Стражи утверждали, что эта жижа содержит в себе все необходимое для подкрепления сил. Заявлялось также, что наказаниями власти обеспечивают идеальный порядок, мир и безопасность граждан… А терпение мук — своего рода добровольная терапия для психики, поврежденной травмой жизне-смертия, дань лояльности величественному городу. И поэтому его граждан ждет, в конце концов, избавление от страданий.