Один из друзей на дне рождения Комарова, поднимая тост за хозяина, сформулировал это так: «Ты очень липкий, к тебе прилипают не только деньги, но и люди!» С годами эта цепкость приобрела деловой характер, личные связи подкреплялись бизнес-интересами, создавая между нужными людьми крепкую спайку. Чаще всего Комаров интуитивно мог определить, с кем у него получится дело, а с кем нет. Пережив в юности пару разочарований — с друзьями, предавшими его, — в дальнейшем Комаров закрылся, чтобы не чувствовать боли, и стал более циничен, относясь к дружбе как к инструменту. Его уже никто не мог предать: ни партнеры, ни женщины — могли лишь попытаться подставить. И здесь в силу вступали уже законы психологической борьбы или административной интриги.
Что же касается богемы, считавшей Комарова благодетелем, в ее среде, несмотря на разницу в воспитании и образе жизни, он пользовался доверием. И Брахман все это отлично помнил. Лифта долго не было. Тогда слуга Мельпомены взял Комарова под локоть и, приплясывая и покачиваясь, подвел его к решетке атриума, под которой раскрывалось громадное нутряное дупло мегаполиса. Глядя в это пространство, режиссер вдруг воскликнул:
— Какое зрелище! Какая красота! На Земле я такого не видел!..
Комаров с недоумением бросил взгляд за решетку. Нельзя было отрицать — в этом зрелище было свое черное величие, что-то такое, чего в прежней жизни и впрямь вряд ли можно было встретить. Но тут перед взором Комарова пронеслись старые, почти забытые впечатления от земных красот, американского Большого Каньона, Пиренеев, российского Путорана, озера Байкал, грузинских и абхазских скал и даже менее притязательных видов среднерусской равнины и южнорусской степи… Сердце Комарова сжалось от тоски.
Как будто что-то почувствовав, Брахман проговорил:
— Красоту земных городов портит небо, даже облачной ночью они не идут ни в какое сравнение с этим! Этот город как будто специально придуман для Великого избавителя… Только в нем он мог бы царствовать вечно…
— Какого избавителя? — спросил Комаров. Он иногда слышал это слово в официальных речах, но не придавал ему значения.
— Да ты совсем еще не в теме! — воскликнул режиссер. — Вот что! Поехали к Шапошнику… Там ты, наверное, быстро все поймешь!
У Шапошника
Как выяснилось, Шапошник был местным мэтром-художником. Жил он в Ликополисе на особом положении. Картины ему заказывали даже высокопоставленные члены Ордена, правящего темными мирами.
Несколько пересадок на лифте, и Брахман привел Комарова в специальный служебные отсек, в котором тот никогда ранее не бывал. Брахман что-то прошептал на ухо Шапошнику, показывая на Комарова. Шапошник, на вид более аристократичный, чем Брахман, но при этом очень темный и мрачный, издавал густой неприятный запах, усугубляемый примесью противнейшего перегара местного табака. Запашок был особенный, не такой как у стражей, не такой как у шакалов или номерных. Художник был наделен огромными, как будто вываливающимися из орбит глазами, которыми он смотрел куда-то сквозь и поверх собеседника. Комарову казалось, что глаза его косят.
Посмотрев таким образом мимо глаз Комарова, тем не менее глядя «туда» через то несущественное нечто, чем был Комаров, художник неожиданно произнес:
— Вижу, вам не по душе здесь. И понятно: этот мир несет боль и мучения… Но именно в этом-то и весь смысл…
Комаров замялся, помолчал немного, а потом выдавил из себя:
— Какой в этом смысл?
— Вам трудно это понять…
Вокруг них была беспорядочная мастерская, с извилистыми переходами и низкими потолками. Повсюду были ниши и антресоли, уставленные рамами, несколькими незаконченными скульптурами, заполненные ворохами эскизов, в том числе, неровными стопками лежали они и прямо на полу. Комаров с непривычки задевал головой за антресоли.