Видя некоторое недоумение Комарова, Шапошник пояснил:
— Есть творчество за Врага и есть против Врага. Но и то и другое — от Врага.
— Да, на Земле так и говорили: творец от… от Врага, — осекся Комаров.
— В целом же земное искусство еще очень далеко от совершенства, — рассуждал Шапошник. — И оно по определению обречено отставать от местного искусства. Даже самые выдающиеся мастера лишь отдаленно приближались к тому, что здесь в порядке вещей. Волчий город с точки зрения современного искусства — передовая цивилизация. Кстати говоря, веяния отсюда питают земных творцов, неведомым образом они просачиваются на Землю из темных миров. И лучшие из тамошних художников что-то угадывают. Я могу в этом деле с точностью судить по самому себе. Да и вы ведь тоже не чужды прогрессивным трендам…
Последние слова он сказал, обращая их к Комарову. По всей видимости, Брахман красноречиво представил Шапошнику бывшего министра. Вероятно, он даже несколько преувеличивал его роль как покровителя contemporary art.
— Мы должны гордиться, что являемся гражданами Свободного града, — продолжал художник. — Мы были рабами условностей, рабами земных правил, рабами своих родов и семей. А здесь каждый из нас оказывается наедине с миром и самим собой… Здесь в нас обнажается последняя суть…
— В чем же эта суть, по-вашему? — спросил Комаров.
— Прямо Пилат Понтийский, — с иронией ответил ему Шапошник, явно перечитавшийся накануне Булгаковым. — Я не пересказываю свои картины словами. Я говорю красками, игрой теней и пятен…
Они ходили по анфиладам кругами и время от времени останавливались у арок, ведущих в атриум, чтобы вновь окинуть взором это величественное зрелище с украшавшими его исполинскими песьеголовыми идолами. Два деятеля искусств закурили, закурил с ними за кампанию и Комаров, угостившись тошнотворной сигареллой.
— То искусство, которым наши темные миры инфицируют Землю, те флюиды, которые истекают отсюда, становятся век от века все популярнее среди людей. Вообще наши миры сближаются, — высказался Брахман.
— И в музыке? — решил уточнить Комаров, памятуя предыдущую тему.
— И в музыке, конечно… Тут ведь дело в чем… — замялся Брахман.
— Давай я сам! — перебил его художник. — Не знаю, насколько вы сведущи в музыке… Но земная музыка до недавнего времени была, видите ли, порабощена стихиями Врага, той так называемой гармонией сфер, скучнейшим саундом из верхних миров. Даже самые незатейливые земные музыканты и куплетисты плелись в охвостье у этого старомодного стиля… Но постепенно, исподволь, шаг за шагом тенденцию переломили. Джаз, современный танец, возбуждающий страсти ритм, наконец, речитатив, транс и кислотный стиль — убили эту старую безвкусную тягомотину, весь этот заунывный эпос, занудный гимн и полет мелодий. Сама сущность музыки преображается… Это, можно сказать, две разные музыки…
— Да, — с каким-то упоением и с блеском в глазах подтвердил режиссер, затягиваясь. — Любители высшего художества есть и у нас, и там, и даже в самих селениях и градах Врага.
— А есть ли он, этот Враг, о Нем ведь говорят, что Он ничто?.. — решил испытать их вопросом Комаров, вспомнив беседу с одним из садовников. Ему казалось, что этот вопрос должен быть колючим для художника. Но Шапошник не смутился:
— Это такое ничто, из которого происходит кое-что… Ведь и людишки ничто. Разве нет? Нет? А кто же они? Прах, глина… Но иногда они, наэлектризовавшись от темной бездны, производят прелюбопытнейшие искры…
Комарову думалось, что живописец зарапортовался и несет какую-то дичь. Но тот, стряхнув пепел в решетку атриума, продолжал:
— Помните булгаковского Мастера? Мсье Воланд читал роман Мастера с явным почтением, можно сказать, изучал… Но и Обманщик, единственный Сын Вотчима, которого Сам Он кощунственно называл Отцом Небесным, украв тем самым имя нашего Великого Свободного Господина, — и Он тоже читал этот роман. Помните, посылал своего глуповатого апостола замолвить за Мастера словечко? Абсурдная, надо сказать, выдумка, как будто один из верховных аггелов станет слушать этого Шута, пришедшего не во имя свое, а во имя Врага-узурпатора.
Комаров не постигал всех подтекстов Шапошника, но чутьем он ухватывал, о чем идет речь.
— Настоящая власть не там, а здесь! Настоящая власть — это власть тьмы. Тьма древнее, изначальнее, могущественнее Вотчима-обманщика и всех его лживых приспешников. И сам свет есть не что иное, как один из аспектов великого хаоса. Подобно светящимся огням в болоте, так светят и светила в недрах великой тьмы. И все же в этом сюжете Булгакова есть намек на правду…