Теперь Комаров принялся усиленно работать над собой. Время сжалось — он трудился, как пахарь в страду, и один день стоил многих лет.
Вскоре он научился не просто блуждать по дальним закоулкам памяти, но с помощью внутреннего усилия вызывать в зеркале такие фантомы и события, которых ранее еще не было. Это были не иллюзии, а настоящие беседы, настоящие встречи и дела, только осуществляемые в какой-то параллельной реальности. Комаров ни на минуту не сомневался, что эта реальность вполне реальна. В то же время он никогда не путался, где явь его внутреннего Зазеркалья, а где явь по сю сторону зеркала.
У него постепенно получалось все. Комаров мог переноситься с помощью зеркала по пространствам Ликополиса, тем, где он уже бывал. Так же он переносился на Землю в известные ему места. Однако не удавалось повторить попытку разговора с двойником…
Спустя неделю или две после клеймления он смог воочию поговорить с Иннокентием. Это было уже не воспоминание, не отголосок, а новая удивительная беседа, настоящая беседа, которая значительно укрепила его. Комаров повидал и мать, и отца, и говорил с ними. Мать и отец выглядели как молодые, не больше сорока лет, и Иннокентий выглядел так, как если бы ему было менее тридцати. До конца не было понятно, где они, — ясно, что не в прошлом на Земле, но где-то еще, может быть, там, где они сейчас, а может быть, в другом времени и месте… Таких мест и возможных миров и времен, как теперь понимал Комаров, было у Бога много. Отец рассказал несколько случаев из детства, забавные истории о маленьком Комарове, которые тот давно забыл… И это было невероятное и исключительно светлое переживание, которое укрепило его силы. Комарову показалось, что в голосе отца есть какое-то едва уловимое подобие того голоса, который задавал ему вопросы в ясновидении…
Впрочем, возможно, это всего лишь чудилось ему, ведь два этих голоса были такими разными по тембру, интонации…
Комаров съездил на разведку в сектор 61–61. По едва приметным деталям он пришел к выводу, что сон после клеймления был вещим видением. Только в ясновидении могли так четко и подробно запечатлеться в памяти разные приметы данного отсека, включая даже выбоины на стенах и зазубрины на крышке люка. Во сне он поднял его с помощью лома. Здесь же, в этой не сновидческой и не зеркальной, а осязаемой реальности, это еще предстояло сделать. Комаров не торопился, понимая, что бегство из мегаполиса не может состояться раньше срока. Да он был уверен, что еще недостаточно «весит», чтобы бежать отсюда в лучший мир и там удержаться…
Великие поминки
Память вытаскивала на поверхность давно ушедшие во мрак образы, встречи. Комаров перенесся в раннее детство, в котором, бывало, испытывал и блаженство. Он несколько часов заново переживал то, что происходило с ним однажды: поездку в отдаленное село на поминки прабабушки, огромное собрание родственников, которые несколько дней поминали покойницу, любимую и почитаемую всеми. Это было незабываемое чувство рода, близости людей, большинство из которых Комаров видел тогда впервые. Комарова приветили могучие мужики, старики, пахнущие махоркой, садили себе на коленки. Дальние родственницы опекали его, не уставали угощать сладким пирожком или леденцом, утеплять, когда к вечеру холодало, просили рассказать стишок или сказку и умилялись до слез, когда мальчик выполнял эти просьбы.
Потом появились и другие дети, троюродные и четвероюродные братья и сестры его, с которыми они ушли утром в лес за земляникой. Никто из детей не обижал мальчика, все считались родственниками, братишками и сестренками. Они играли в удивительные, новые для маленького Комарова игры. Бродили по околице, обнявшись… Лазали по деревьям… Спасались бегством от сердитых гусей.
Только теперь Комаров вспомнил, что это тот самый пейзаж, что он видел в своем страшном сне, когда тяжело болел и находился между жизнью и смертью. Только лес, колодец, сама деревня во сне были поражены злосчастной пагубой, над ними довлело солнечное затмение, и поэтому вся эта картина исказилась… В реальности же, воскресшей в зазеркальной памяти, деревня и вся округа были прекрасным местом, мощным, стройным, не только напоенным солнцем, но источающим едва ли не райский свет.
Вечером поминки перетекали в сдержанный, немного суровый ужин. Запомнился ароматный черный хлеб с подгоревшей коркой, выпеченный местным хлебозаводом, — за столом все хвалили этот хлеб. Стол ломился от простой, но обильной пищи, домашних солений, печеной в печи картошки, сельди под шубой, которая таяла во рту и была нежнее и вкуснее чего бы то ни было, что потом Комарову довелось в жизни пробовать.