И венцом этих застолий стали длинные, печальные русские песни, которые вся родня знала наизусть и протяжно распевала как в доме, так и под открытым небом. И отец пел вместе со всеми, и Комаров удивлялся тому, какой у отца сильный и красивый голос. Все это вместе казалось не грустными поминками, а необычайным праздником — во славу всеми любимой прабабушки, а для кого-то бабушки, матери, тетки, сестры. Которая вроде бы как и ушла, и в то же время никуда не ушла, оставалась со всеми своими родными и дорогими, соединяя их поверх границ того и этого света…
Оказывается, догадывался теперь Комаров, образ прабабушки с кружкой исцеляющего питья так притягивал мальчика именно потому, что несколькими годами ранее он побывал в том же месте на этих поминках. И радость от встречи с прабабушкой, живой, а не умершей, пусть и в страшном, околдованном пейзаже, — была подлинным лекарством.
Это воспоминание и это осознание нашло на Комарова как нечто противоположное смертному наваждению, как восхищение души в неповрежденный строй жития — и после него пути назад во тьму, к бесконечному спуску больше не было. Оставался только путь вперед…
В то же время Комаров вызывал в себе какие-то из сцен и событий пройденной земной жизни и жизни в Волчьем городе — и проживал их заново. Достоверность всех этих видений не вызывала сомнений.
Прошло немалое время, и он уже высоко поднимался над своими мучениями здесь. Бесстрастно переносил пытки, правеж, унижения… Стало предельно ясно, что иллюзорен именно этот темный мир, а вовсе не мир его памяти и грез, который волки и шакалы хотели бы выдать за больные иллюзии…
В это время Комаров совсем мало ездил в лифтах и почти не попадал под садистские вивисекции. Комаров жил своим внутренним духом, в мире своего Зазеркалья, а Ликополис все больше висел на нем как внешняя, хотя еще и не до конца отслоившаяся шелуха. Теперь он научился смотреть на себя со стороны. Раньше, на Земле, ему это было не по силам, там он был подчинен казавшейся столь важной суете. А здесь он начал понимать себя и постиг, что каждое мгновение жизни совершенно не похоже на то, что было до или будет после, таит в себе скрытую бесконечность.
Несколько раз отправлялся он с помощью зеркала и на кладбище ржавых баков, там он вновь видел банду верзилы, подслушал их речи. Однажды он застал их за странным занятием: соединившись с другими отверженными в кружок, они внимали какому-то существу по имени Дуранд, черному как уголь, но не негру, а больше похожему на трубочиста, плотно покрытого сажей. Дуранд приготовил для них какую-то смесь, разводя в воде белый порошок, и они принимали это зелье, после чего корчились как отравленные, громко вздыхая и постанывая. Однако спустя небольшое время всех их Комаров вновь смог увидеть в их обычном здравии.
Наконец, наступил момент, когда он настолько овладел чудотворной силой зеркала, что мог перемещаться уже не только в известных и знакомых ранее пространствах, но и там, где он никогда не бывал. К примеру, он увидел, как Иннокентий молился за него на Земле. И как он вместе с каким-то очень сильным и светлым человеком просил за него, Комарова, о пощаде.
— Ты и Сам спустился в преисподнюю и вдыхал ее гарь и копоть ради того, чтобы освободить нас и разбить оковы наши! — говорил этот человек, которого Комаров видел смутно, в полумраке. И далее он пел такие стихи:
Избавь его от тягостных терзаний совести,
Да сгинет навеки память грехов его,
Соблазнов юности его не помяни,
От тайных беззаконий очисти,
Осени его тихим светом спасения,
Облегчи его озлобленную миром душу…
Песнопения эти Комаров слушал как чудную музыку, и сердце его обливалось целительным бальзамом.
— Но и страданий этих вовек мне не забыть, Господи, — говорил он сам себе. — Ибо в них соль и мудрость жизни моей…
Тогда же пришла Комарову и дерзновенная мысль, он стал молиться о вразумлении:
— Господи, что мне сделать во имя Твое!..
На этот вопрос, впрочем, ответа не было.
Одновременно с этим он сумел вызвать памятный вещий сон-видение — он вновь прошел путем из отсека 61–61 через люк и канализационную шахту. Он вновь выбрался на луг и вновь совершил попытку ответить на вопрос вопрошающего…
На этот раз перед входом в пилон он оглянулся обратно на врата города-лабиринта. Никополь покрывала мрачная, иссиня-черная гора, увенчанная дымными багровыми тучами. Казалось бы, гора естественного происхождения, и в то же время в ней улавливалась какая-то завораживающая геометрия. Можно было подумать, что это был оплавленный и деформированный конус древнейшей конструкции, титанической башни, источавшей боль и ужас.