— Слабость твоя связана с тем, что рядом не было меня. Но ты никогда не любил зло и даже теперь не стал исчадием зла… Поэтому-то Бог не отвернулся от тебя окончательно… Ты так и не слился со своей внутренней тьмой…
Перед концом видения отец крепко обнял сына и неожиданно добавил:
— Но я всегда был рядом. Не покидал тебя. Просто ты меня не замечал…
Еще раз внимательно взглянув на отца, как будто стараясь его крепко запомнить, Комаров заметил у него навернувшуюся слезу.
— А ты видел, как я погиб?
— Да, да… Знаешь, ведь твоя гибель не была случайной… Лавина горная исторгла тебя из старых грехов, которые, если бы они копились дальше, разорвали бы цепь, что нас связывает… И ты сам видел в своем урочище скорби, что это значит…
Комаров не понимал, о чем в этот момент говорит отец. На его недоумение тот произнес:
— Ты же испытал великое давление тьмы, которое зовется забвением… Ты испытал малодушие, уныние, подавленность — это как раз и есть то, что называется «вкушать от своей геенны…». Так об этом говорят в Его селениях. О, лучше бы было тебе миновать эту скорбь… Но иначе не получилось…
— Одно скажу тебе, — добавил отец, прощаясь. — И это правда уже хотя бы потому, что мы сейчас беседуем с тобою… Мы не отторгнуты друг от друга окончательно… Скажу тебе так: ты уже внутренне не такой, чтобы пропасть там, в этом чудовищном мире, ты уже душой с нами…
Спускаясь в другой раз к кладбищу ржавых баков, Комаров был не так предусмотрителен, как раньше. Какая-то истовость, безоглядность пробудилась в нем. В лифте он приехал один, но в лифтовом холле на нулевом этаже на этот раз было людно.
Но, заходя в зону отчуждения, Комаров, вдруг что-то почуяв, спрятался за косяком одной из дверей, чтобы проверить, кто идет за ним. Проследовал мало примечательный субъект с одним клеймом под скулой, который, может быть, был обычным отверженным. А может быть, и нет… Вел он себя осторожно. Поэтому Комаров решил подстраховаться. Он не выпускал этого субъекта из поля зрения и принялся петлять по мусорным холмам. Субъект то исчезал, то вновь появлялся, что было очень подозрительно…
Тогда Комаров направился на место встречи. Один из приближенных Великана, длинный сутулый тип по кличке Шнурок, поджидал его не доходя до того места, где было условлено.
— Шпик, — шепнул Комаров в ухо Шнурку и едва заметно повел бровью в нужном направлении. Шнурок кивнул. Опытным взглядом он вычислил фигуру, почти сливавшуюся с поломанными пыточными орудиями, что лежали на подступах к кладбищу.
— Разделимся, — сказал Шнурок. — Ты спокойно иди на стоянку, где мы были с Анархистом. А я разберусь…
Комаров послушно пошел на старое место.
Через 15 минут все были в сборе. Шнурок пришел еще с двумя товарищами, они приволокли с собой связанного шпика.
— Не сразу дался, шакаленок, — пробурчал Шнурок. — Его, оказывается, прикрывали. Второго нам тоже удалось взять.
— Что с этим вторым? — спросил Великан.
— Пришлось пригвоздить его…
— С концами?
— Да, с концами, его шею мы проткнули ножкой стальной койки… А на нее положили тяжелую конструкцию…
— Как шашлычок, — съязвил один из безобразных дружков Шнурка с лицом, собиравшим в себе все возможные и невозможные признаки Ломброзо.
— Хорошо, — ответил Великан. Затем он обратился к языку: — И с тобой будет то же. Ты это понял?
Шпик бешено заерзал под насевшим на него крупным отверженным по кличке Мастодонт, которого Комаров до сего дня не знал.
— Вы поплатитесь за это! — зашипел он. — Сюда идет рейд стражей! Вы не знаете, с кем связались!
— Мы уже давно знаем, с кем связались и к кому попали, — со смехом ответил ему Анархист. — Никакой рейд не застанет тебя целым, куски твоей плоти окажутся в разных частях Ликополиса…
— А голову как приз получат и съедят насекомые, те, что на тараканьих бегах… — добавил Клистир.
— Но есть вариант, — выдержав паузу, произнес Великан. — Ты говоришь нам, что вы сделали с прокаженным Нефалимом, а мы подержим тебя здесь какое-то время. Но увечить и расчленять не станем…
Как это обычно бывает среди столь прожженных персонажей, шпик повключал дурака, подергался, погрозил, но в итоге распустил нюни и стал жалобиться, что он человек маленький, да к тому ж еще и «бывший».
— Разве ж мы здесь люди? — канючил он. — Разве ж это людская жизнь?..
Дескать, ему мало что известно о Нефалиме… Надо брать стражей покрупнее, чтобы узнать все доподлинно. Но когда Анархист применил к нему свой гвоздодер, язык стал рассказывать, что ему было известно, во всяком случае, так показалось Комарову: