Гору Ликополиса на этот раз накрывает еще более ярая туча, слепяще белая, беременная грозой…
В следующий момент что-то произойдет в воздухе, станет гораздо светлее, птицы оживятся и звонко защебечут в горах и в лугах… Повернувшись к пилону, Комаров увидит, как из-за гор поднимается солнце — очень большое, значительно больше, чем он привык видеть в земной жизни. Еще несколько мгновений — и уже свет утреннего солнца окрасит степь живыми и ласковыми золотыми красками. Теплое золото коснется и менгира, и верхней части пилона. Наяву они точно такие же, как в видениях. Точно такой, как в его вещем сне, и символ отверстого вверх треугольника — который ранее, до своего вещего сна, ни на Земле, ни в городе мучений Комаров не видел.
Кристалл Зерцала
Побег пролегает с запада на восток, от мрачной башни-горы с заключенными в ней страдальцами — к солнцу и небу. Все же свет здесь другой, чем в сновидениях, — что-то небывалое и величественное открывается взору в этой горной заре. Рядом, издавая низкий басистый звук, кружится огромный шмель.
Комаров чувствует нечто небывалое: как будто огонь у него во рту, хотя и не обжигающий, а из пучин его памяти всплывает, еще не членораздельное, не произнесенное, но самое главное открытие. В душе живет собственное зеркало, отражающее солнце. Но трудно отличить зеркало, отражающее огонь от самого огня, сердце — от солнца, к которому оно обращено.
Где-то к самому горлу подступает невиданное чувство — и теперь узник города-лабиринта, вырвавшийся на свободу, смог бы ответить не на три, а на бесчисленное множество вопросов Вопрошающего, если бы они были заданы. И будут-то это уже не ответы на вопросы, а беседа, подобная тем незамысловатым беседам обо всем на свете, что бывают в детстве.
Грозовая туча позади и золотое утреннее солнце впереди наступают друг на друга, прочерчивая над Комаровым резкую грань, рассекающую небо. Край тучи горит как оплавленное серебро. Над горой блистает молния. В этот миг какая-то бережная сила поднимает и выталкивает Комарова как поплавок из воды — он вздыхает полной грудью, наконец-то навсегда прощаясь с тем спертым воздухом и тесным миром, в котором так долго пребывал.
— Куда ты идешь? — как будто слышит он третий нерешенный вопрос в раскатах грома, наполняющих ущелья гор.
Одновременно он находился внутри пилона, в центре круга, сложенного из камней, и в то же время он находится гораздо выше и как будто шире этого места. Без всякого зелья Дуранда он выходит из себя, вырастает из тесной одежки забвения. Его взор и душа уже вмещают в себя вершины и долины, морщины гор, невидимые обычным глазам. Природа пространства меняется — небо, несмотря на яркое солнце, преисполнено звезд. Небо превращается в какую-то призму, в которой все гораздо ближе, расстояния не кажутся непреодолимыми.
— Куда ты идешь?
Он уже явственно слышит это вопрошание, хотя произнесено оно не голосом, а безмолвием. Но на этот раз в нем нет и тени сомнения, а значит, нет и мучительного поиска ответа. Душа расплавлена, готова слышать и слушать, внимать и удивляться…
Он обращен всем своим духом на восток, но при этом видит и то, что на западе, и то, что на севере и юге. То, что под ногами, становится при этом ничтожно малым. Преследователи, которые уменьшаются в размерах, кажутся чем-то вроде мельчайших букашек, каких-то пылевых клещей, копошащихся в сошедших со своих мест поверхностях. Они уже не идут к нему, а бессмысленно барахтаются на брюшках, перебирая микроскопическими ножками, в другой плоскости мироздания, в узком измерении их ограниченного рассудка, а затем и вовсе тают как пренебрежимо малые величины в многочисленных складках тончайшей ткани бесконечно сжимающегося пространства.
— Куда ты идешь?
Комаров уже далек от города страданий и, по всей видимости, огромнее даже и самой горы с древними каменоломнями, подземным озером, пыточными конвейерами, современными лифтами и увенчивающей ее большой грозовой тучи. Он поднялся очень высоко, оставив далеко внизу парящих орлов и пики гор. И в то же время он никуда не убегал, не уходил из того круга камней, в который вступил.
Туча разражается ливнем, и вода рушится на Лико-полис, сметая на своем пути все, что накопилось в нем скверного и гнилостного. Подлинный двойник был прав: вся эта преисподняя, что проходил наш герой, была его внутренним делом, это был сгусток обид, неудовлетворенных хотений, когда-то неразрешимых претензий к жизни и к самому себе. Игра мрака на полотне судьбы… Склизкие щупальца, цепкие когтистые лапы чужеродных сущностей, проникавшие в него из тьмы, принимал он за свои собственные мысли и чувства, отождествлял себя с ними и тем подпитывал их, отдавал им власть над собой.