— Пожалуй, пойду! Дел много, надо еще глину замесить! Сделаю тебе в подарок кувшин для воды! — Припомнив, я добавил: — Но сначала привяжу два лоскутка к сосне.
В городе уже кипела жизнь, а я булыжными мостовыми, столь узкими, что еле-еле ослик пройдет, потащился на холм. Похоже, город наш заложили еще до изобретения телеги. Кто его знает, когда это произошло. И вот я проталкивался между женщин с кувшинами на голове, обходил собак, нагло дрыхнувших под шум и гам, огибал лоточников, торговцев, нищих и ремесленников, перешагивал через ноги попрошаек, чье единственное предназначение на свете — очищать души тех, кто поддерживает в них жизнь милостыней, увековечивающей их праздность. Попрошайки тянули руки, но глаз не поднимали; считалось, будет лучше для всех, если подачка останется безвестной. Я дошел до своей гончарни и взял тряпку, которой обтирал круг в конце рабочего дня.
Пять красных сосен росли рядышком на полдороге к вершине утеса, неподалеку от места, где добывалась известь для раствора. Казалось, эти великолепные деревья с толстой корой и раскидистыми ветвями стремятся одарить своей тенью всех нас, живущих внизу. Порой я люблю сочинять поговорки, и, когда смотрел на ветки, на ум пришла вот такая: «Того, кто ищет тени под сосной, голуби обгадят». На деревьях обитало с дюжину маленьких серых голубей с черным кольцом на горле, очень милых, но обильно гадивших. В жизни хорошее всегда соседствует с неприятным.
На нижних ветках сплошь висели лоскутки — желания всего города за долгие годы, и найти свободное место для своего лоскута было совсем непросто. Если желание исполнялось, загадавший иногда забирал лоскуток, чтобы использовать для новой просьбы. По-моему, это говорит о душевной мелочности: совсем не трудно ведь найти другую тряпицу.
В те дни я был еще довольно молод, мог проворно залезть на дерево, и потому добрался до верхушки самой высокой сосны, где лоскуток мой трепетал бы на ветру, как корабельный вымпел. Солнце уже припекало, от коры пахло смолой. Ладони почернели от вязкой липучки, как всегда бывает, когда лезешь на сосну. Сначала это раздражало, но потом я сообразил, что руки очистятся, едва сяду за гончарный круг. Подул ветерок, и я пониже натянул тюрбан. В пруду у разрушенной церкви играли ребятишки. Наверняка мучили лягушек.
Сидя на дереве, я загадал желания для Филотеи и полюбовался городом. Когда смотришь на него сверху, особенно на красивую мечеть и церковь, понимаешь, что есть в жизни какое-то волшебство. Я любил прийти ранним вечером на вершину утеса, где кончается земля и начинается море, посмотреть на сверкающий под алым светом золотой купол мечети и дым очагов, доносящий восхитительный запах жареного мяса.
Спускаясь с дерева, я взял четыре голубиных яйца, надеясь, что они отложены недавно; пусть жена приготовит по одному для моих сыновей.
Вспоминаю рождение Филотеи и поражаюсь: в первый и единственный раз на моей памяти поднялась такая кутерьма из-за появления на свет девочки.
3. Мустафа Кемаль (1)
Далеко от Эскибахче[9] и Додеканеса, за Эгейским морем рождается человек Судьбы. Это происходит за девятнадцать лет до рождения Филотеи, в 1881 году по григорианскому календарю, и вот она, ирония европейской истории: Македония дарит миру величайшего турка, как некогда подарила самого знаменитого греческого завоевателя.
В 1881 году Македония — дом для влахов[10], греков, болгар, турок, сербов, славонцев и албанцев. В Салониках, где рождается ребенок, проживают также «франки» многих европейских наций и обитает огромная колония евреев, чьи предки бежали от гонений из Испании. Половина этих евреев исповедует ислам, поскольку их древних родичей разочаровали неудачи самопального мессии в семнадцатом веке. Правда, к концу Второй мировой войны евреев в Салониках не останется — уничтоженные фашистами, они сгинут вместе со своим чудным староиспанским языком.
Ребенок приходит в мир, где уже давно посеяны семена фашизма, ждавшие лишь проливного дождя. Растревоженные Австро-Венгрией и Россией, разные народы Балкан и Ближнего Востока отрекаются от долгого совместного существования и взаимозависимости. Смутьяны-идеологи выдвигают доктрины отделения и превосходства над другими нациями. Звучат лозунги: «Сербия для сербов, Болгария для болгар, Греция для греков, турок и евреев вон!» Нации перемешивались веками, но никто не задумывается, что представляет собой серб, македонец, болгарин или грек в чистом виде. Довольно того, что находятся приспособленцы, которые называют себя освободителями и борцами за свободу, но используют идеи, чтобы стать бандитами и местными героями в войне всех против всех. Мустафа приходит в мир, где стремительно рушатся закон и порядок, где грабить выгоднее, чем работать, где искусство сохранения мира становится все невозможнее, а человеческая терпимость все незначительнее.
10
Валахи или влахи — у русских, греков и турок название румын, у поляков и чехов название итальянцев, у южных славян название православных.