— Ну, ты же уже искупалась, что еще?
— Мам, знаешь, я завтра обязательно позавтракаю!
— Что ты говоришь! Позавтракает она! Завтра, наверное, снег пойдет!
Я даже не поверила. Дело в том, что она вообще никогда не завтракает. Даже чай не пьет. «Организм еще не проснулся», — вот так она мне всегда отвечала. Ни-ког-да не ела по утрам!
— Что ж это за важный день такой, что ты решила совершить такой подвиг?
Вот так мы с ней поговорили вечером. Утром она встала, умылась-оделась, подбегает ко мне, — а я в это время плов разогреваю.
— Мамочка, я сейчас помолюсь, а потом позавтракаю, ладно?
— Света, ты должна сдержать свое слово. Если ты уже сейчас не сдерживаешь свои обещания, то дальше ты ничего вообще в жизни не добьешься…
И она меня оборвала:
— Мамочка, мне обязательно нужно помолиться!
Я осталась на кухне: жду-жду, жду-жду, — ее все нет и нет. Десять минут, двадцать… Смотрю на часы: она уже начинает опаздывать. Я ее зову: Светлана! Светлана! Она не отвечает. Я рассердилась — плов уже остыл, чай остыл, — открываю дверь в комнату и застываю на месте… Как жаль, что я не художник: я бы так хотела воссоздать то утро…
Она стояла на коленях, озаренная солнечным светом, и протягивала сложенные ладони к иконе… Свет… Солнечный утренний свет, — такой прозрачный, — что проник сквозь нее.
Я вот вспоминаю ее, вспоминаю то утро, и мне кажется, что она сама светилась в те минуты.
Я была так поражена увиденным — солнечным светом, тишиной, торжественностью момента, — что не сразу пришла в себя.
Что было потом… Я тихонько вышла и стала дожидаться ее на кухне… Прошло несколько минут, и она, закончив молитву, подошла ко мне, обняла и сказала: «Мам, я уже не успеваю, не обижайся, мне нужно будет читать стихотворение на линейке, и нужно прийти чуть раньше». Я так разозлилась: «Господи, Света, испокон веку стихотворения на линейках читают выпускники и первоклассники, ну неужели тебе обязательно нужно идти на эту дурацкую линейку и читать там эти дурацкие стихи?»
Она так расстроилась!
— Мама, ну не могу же я подвести свою учительницу! Она ждет меня!
Это детское чувство ответственности! «Я не могу подвести учительницу»! И все, что скажешь против этого?
Ломать в ней это чувство справедливости, ответственности, говорить ей, что эти качества давно утратили свою ценность в этом мире?
И после всего, что произошло, я — как мать, как человек — должна пережить то, что мой ребенок не смог подвести учителя, а учитель — даже не подошел к ней ни разу в этом спортзале, не утешил, не успокоил…
…И вот она ушла. Закрыла дверь. А через несколько секунд вдруг вернулась: переступила через порог, осенила меня крестным знамением и тогда уже побежала. Что-то было такое в том утре… Необъяснимое… Непонятное…
Я никогда не смотрю ей вслед, но в то утро мне так захотелось открыть окно и посмотреть на нее.
Я отдернула шторы, распахнула окно и долго-долго смотрела на нее: как она шла по тропинке, спеша, но прямо держа спинку… И опять — я вспоминаю ее и вижу ее, залитую солнечным светом… Я смотрела на нее, пока она не скрылась из виду…
А потом, спустя примерно полчаса, я услышала какие-то хлопки, крики. Я испугалась, обулась и выбежала на улицу. Люди бежали и кричали: «Школу захватили, в школе боевики!»
Это было начало конца…
Но, знаете, в те дни… когда они сидели в школе… я была уверена, что с ней ничего плохого не случится. Я умом и сердцем понимала, что исход будет трагическим, но только не для моей девочки! Я думала, что Он выведет ее оттуда.
— Он даст ей крылья, и она голубкой выпорхнет из огня! — как заклинание, твердила я.
Такого ребенка Он не тронет, — так я думала. Тогда, стоя у заграждения, дальше которого нас не пускали солдаты, я видела перед собой то последнее утро, когда она, стоя на коленях, молилась и о чем-то разговаривала с Богом.
Я была уверена, что Он просто послал ей испытание, которое она непременно пройдет, а потом она спасется, конечно, спасется!
Голубкой… из огня… (Закрывает лицо руками и долго плачет.) Я была уверена в этом, потому что Он не мог дать в обиду такого светлого ребенка, который был так близок к нему… Молился Ему… Любил Его и верил в Него…
Когда я нашла ее мертвой… подождите… сейчас, сейчас я вытру слезы… Когда я нашла ее, свет померк у меня в глазах.
Как Он мог так поступить с ней? За что? Чем она была грешна в свои двенадцать лет, чтобы сгореть в аду?!