Может, он знал, что скоро начнется штурм? Незадолго до взрыва он резко встал и ушел со своего места».
Бэлла, 12 лет
Смысл жизни
«Смысла жизни нет… Смотреть вперед страшно, думать о будущем страшно. Мы живем в вакууме. Общаемся только между собой: те, кто потерял детей. Только так мы живем. Воспоминаниями. Нас никогда не поймут другие — те, кто не терял. Если мы смеемся — не поймут, осудят: чего смеются, они же в трауре? А мы просто вспомнили что-то веселое, что вытворяли наши дети, и так радуемся, словно они живые. Потом мы все замолчим, потому что вслед за воспоминаниями придет тоска; придет и возьмет за горло…
Нас не поняли и осудили и тогда, когда женщины вышли на дорогу с фотографиями своих убитых детей. В газетах написали: они выполняют чей-то политический заказ. Смешно… Если мы и выполняем чей-то заказ, так только тех детей, что лежат на нашем кладбище.
Не достучишься до людей… Не втолкуешь, что значит потерять свое дитя. Нет, ну как объяснить, что значит: НЕТ ребенка. Это не просто нехватка детской зубной щетки в общем стаканчике в ванной…
Это крах всего. Пустота. Конец.
Первого сентября она проснулась в восемь утра. Умылась не спеша, оделась, я ей в кухне в это время жарила гренки. Она в то утро была такой красивой, в форме, какую мы еще в советские времена носили, в белом фартуке…
Такая… торжественная, что ли… Только села завтракать, как за ней прибежала соседская девочка Агунда. Всегда, всегда, когда за ней заходили подружки, она тут же срывалась с места и убегала: чай ли недопитый, недоеденный ли суп или даже любимый пирог оставался брошенным. А в то утро с ней что-то не так было. Девочка за ней забежала, они уже опаздывали, а она медленно доедала свой завтрак. До последней крошки доела гренку, медленно отхлебывала чай, до последней капли…
Я так удивилась, стала ее рассматривать, даже обошла вокруг, представляете? Она была на чем-то очень сосредоточена, какая-то неспешная, уверенная в том, что, куда нужно, не опоздает…
Тогда мы еще ничего не знали о том ее страшном пророческом стишке. О том, что ей уже был заказан билет… (Долго молчит) Мы его позже найдем, когда будем обивать пороги морга…
А тогда…
Тогда я ничего не знала…
В дверях мы с ней попрощались, она меня поцеловала на прощание, это у нас ритуал такой — я ее провожаю, я ее встречаю у двери. Но в этот раз я почему-то вышла за ней на улицу, стояла и долго смотрела ей вслед. Любовалась ею. Так она вытянулась, так похорошела, совсем взрослой стала моя девочка…
Зашла домой, через полчаса какие-то хлопки. Я метнулась во двор. Уже дети бежали. «Школу захватили!» Я бегом к школе, а там уже милиция не пропускала никого. Я металась вокруг, хотела прорваться через оцепление, но не смогла. Остальное уже не помню, туман в голове.
Это соседка потом рассказала: я прибежала, села на ступеньки возле подъезда, схватилась за голову и кричала: «Я же не смогу без нее! Я не проживу без нее!» Я уже тогда поняла все… почувствовала… Что все кончено… Один миг — и вся жизнь рухнула.
Двое суток я не спала. Сидела в кресле. Ждала новостей. Муж в подвале работал: снимал решетки, двери, готовил подземный коридор для заложников — все же понимали, что если что-то случится, когда развязка наступит, дети будут бежать на улице под огнем. Наш дом метрах в ста от школы. Вот муж с солдатами-срочниками и рыл подземный ход, — чтобы дети вбежали в подвал и опасное расстояние преодолели под землей, в безопасности.
Мы все-таки ждали хорошего конца… (Задумчиво.)
Думали, что террористам дадут «зеленый коридор» до аэропорта — это ж километра 2–3 от школы. Мы сидели и ждали. Ужасная участь — находиться рядом с ребенком, но не иметь возможности увидеть его, успокоить, прижать к груди.
Во второй день выпускали матерей с грудничками. Мы все, как коршуны, слетелись на выпущенных этих женщин: «Как наши дети?!» Вот так мы кричали, спрашивали, — они же для нас как посланники были с какого-то другого света, с другого края земли. Они видели наших детей! И вот одна из этих женщин поворачивается ко мне и говорит: «Чужих детей там нет!»
Она хотела сказать, что все дети там под присмотром, что все дети как родные, что никого не обижают. Но она сказала это так, что я сразу поняла, ЧТО там творится. Весь этот ужас хлынул на меня. Я смотрела на эту женщину и понимала, что она лжет и что ей стыдно за то, что там происходит…