Неожиданно он задумался:
– Слушай, Джеффри, ты что, ничего не знал? Это ведь тянется уже несколько месяцев. Где ты был все это время?
– Во Франции.
– Быть не может! У нас же с ними война[5].
– Это мне известно, Табби. Но у нас с ними всегда война. Тем не менее я туда ездил.
– Вот как! Тайно, конечно.
– Конечно, тайно, Табби. Я искал там кое-кого, что было нелегко.
– Ну да, ну да! – В голосе капитана Бересфорда чувствовалось облегчение. – Твои старые дела, я понимаю; снова полицейский суд Боу-стрит. Ну что ж, удачи тебе. Твоя жизнь интереснее моей.
– Но люди, Табби! Люди, что живут на мосту. Что будет с ними?
– А что с ними будет? – изумился капитан Бересфорд. – Для того мы и здесь. Их предупредили еще месяц назад, чтобы они собирали свое добро и выметались. Почти все уже уехали. Ты бы слышал, какие стенания стояли; особенно старики плакались, что они-де бедные, что ехать им некуда. Если к понедельнику кто останется, придется выгонять силой.
– Неужели?
– Да, уж не сомневайся. Правда, некоторые пару раз сюда пробирались; думали залезть в дома. Уверяют, что могут их занимать по праву владения. Мы еще и поэтому здесь, чтобы их не пускать, – такая, знаешь, морока! Но тебя-то этот тип не должен был останавливать. Он, впрочем, болван. (Слышишь, ты – болван!) Боже правый, Джефф, что случилось?
Мокрый ветер вновь изменил направление, принеся с собой сажу и запах дыма. Мистер Уинн поправил плащ и приоткрыл дверцу кареты, как будто намереваясь выйти из нее. Свет фонаря упал на его длинный камзол из темно-фиолетового бархата. Камзол был великолепного покроя, хотя и далеко не новый. На левом бедре, под камзолом, виднелась короткая шпага в отделанных серебром сафьяновых ножнах.
– Табби, – обратился он к офицеру, – тут в конце квартала, на дальней стороне, если не ошибаюсь, рядом с Нонсач-хаус есть лавка гравюр, она называется «Волшебное перо». Над ней то ли живет, то ли раньше жила старуха, – она такая старая, что ты ее запомнил бы, если б увидел. Она все еще там, Табби?
– Ну откуда, черт возьми, мне знать? Я ее не видел. А тебе-то какое дело до старухи с Лондонского моста?
– Абсолютно никакого, – ответил мистер Уинн и, поколебавшись, добавил: – В сущности, никакого, если уж серьезно говорить. Но наша семья ей кое-чем обязана. Еще со времен дедушки, когда дела семьи обстояли благополучно. Кроме того, мне представляется варварством выгонять людей из домов.
– Так она ваша старая служанка?
– В известном смысле.
– Ну что ж, чувство, достойное похвалы. Я и сам человек чувствительный, раздери мою задницу. Белошвейки – они люди нужные, я так полагаю. Некоторые дамы приходят сюда аж из самого Сент-Джеймсского дворца: здесь можно купить хорошо и недорого. Что до остальных – фи! Если кого и стоит пожалеть в этой связи, так это Управление домов на Мосту: у них из кармана уходит девятьсот фунтов квартплаты в год.
– Это все, что ты можешь мне сказать?
– Это все, что я знаю, – ответил капитан Бересфорд с раздражением. – Ну, если тебе нужно ехать, езжай, а если хочешь, оставайся, раздавим бутылочку вина.
– Весьма сожалею, Табби, но я не могу задерживаться. Кучер, трогай!
– Задержись еще на минутку, Джефф.
Капитан Бересфорд повел плечами. По-прежнему держа в одной руке баранью отбивную, а в другой – стакан с вином, он неожиданно оглянулся, потом стал медленно поворачиваться всем туловищем. В выражении его лица появилось нечто, отразившееся и во взгляде часового с фонарем.
– Если ты так торопишься, Джефф, – проговорил офицер, – то, наверное, и на мосту не станешь задерживаться.
– А это что, запрещено?
– Не то чтобы запрещено. Только не нравятся мне эти звуки здесь по ночам. И мне, и офицеру на той стороне моста, и солдатам. Будь я таким впечатлительным, как ты (я, слава Богу, не такой!), я бы решил, что здесь разгуливают призраки. Понял?
– Здесь полно скелетов, Табби. Ничего удивительного, если окажутся и призраки. Спокойной тебе ночи. Кучер, поехали!
Щелкнул длинный кнут. Копыта лошадей и колеса кареты загрохотали по крепко сбитому настилу моста под аркой караульного помещения, затем лошади пустились в галоп и понеслись под деревянными арками, между домами; арок было так много, что эхо звучало, словно в туннеле.
Молодой человек сидел задумавшись. Пег мгновенно встрепенулась и подскакивала в своем углу кареты с видом оскорбленного достоинства, который так ей не шел.
– Если прежде мне и случалось презирать вас, мистер Уинн, – сказала она, – то это ничто в сравнении с чувством, которое я питаю к вам сейчас. Отчего, скажите на милость, я должна была скрывать свое лицо от этого офицера?
– От Табби Бересфорда? А можете ли вы поклясться, Пег, что не знакомы с ним? Или что, по крайней мере, не встречались с ним ни разу?
– Я… я… честно говоря, не припомню. Но я подумала…
– Я тоже подумал. Табби часто бывает в свете. И очень любит трепать языком. Впрочем, хватит о нем. Есть вещи посерьезнее, и о них нужно подумать прежде, чем я доставлю вас к вашему дядюшке в «Золотой Крест».
– В «Золотой Крест»?
– Вы, конечно, знаете таверну «Золотой Крест». Рядом с Нортумберленд-хаус на Чаринг-Кросс?
– Вы же говорили, что везете меня домой.
– Да, скоро вы будете дома. Но прежде ваш дядюшка желает побеседовать с вами вдали от любопытных слуг и соседей по Сент-Джеймсской площади.
– О чем это он хочет со мной беседовать? Я желаю знать! И не отстану от вас, пока вы не объясните.
– Ну что ж, выражаясь попросту, вы стали порченым товаром. После вашего последнего приключения устроить вам соответствующий брак будет нелегко, даже при том состоянии, которое вы унаследуете.
– Была ли когда-нибудь в целом свете женщина несчастнее меня!
– Кто же сделал вас такой несчастной, сударыня? Я понимаю, по мере приближения к «пещере людоеда» страх ваш увеличивается. И я вас за это не осуждаю: у сэра Мортимера Ролстона характер не из самых легких.
– Он простит меня. Он всегда меня прощает.
– Верно. Успокойтесь. По-своему он любит вас. Поэтому он и хочет только расспросить вас кое о чем. Другой бы на его месте пригласил врача или созвал консилиум почтенных матрон и подверг вас обследованию более интимному.
– Гадость! – Из глаз несчастной девушки вновь брызнули слезы. – Как вы меня оскорбляете! Как вы отвратительны мне! Я не желаю больше слушать ваши грубости, черт вас побери! Я вынуждена напомнить вам о своем благородном происхождении.
Таким диким галопом им удалось проехать всего несколько ярдов; потом кучер был вынужден осадить лошадей. Нелепые ветхие строения на мосту стояли так близко друг к другу, что издали казалось, будто они образуют единое здание. Лишь изредка между домами виднелись просветы, позволяющие пешеходам приблизиться к перилам моста. В некоторых местах проезжая часть достигала двадцати футов, а кое-где ширина ее составляла не больше двенадцати. Выступающие вторые этажи домов со скрипящими под ветром вывесками магазинов располагались так низко, что груженая подвода легко могла бы застрять под ними.
Сейчас даже обычный тусклый свет не пробивался из окон верхних этажей. Повсюду, за исключением отдельных освещенных светом восходящей луны островков, царила кромешная тьма, и все вокруг источало зловоние, правда, благодаря ветерку, дующему с реки, – не столь отвратительное, как на улицах Лондона. Если бы не стук колес их собственной кареты, не шум реки и не чавканье и бряцание металлических частей колес на водокачке близ Фиш-стрит-хилл, могло бы показаться, что все вокруг вымерло.
Шумы эти просто не доходили до пассажиров кареты. Пег Ролстон, страдая отчаянно и абсолютно искренне (может быть, впервые в жизни), рыдала, заламывая руки и прикрывшись поломанной соломенной шляпкой.
– И чтобы вы, именно вы, сказали мне, что я уже не девица! Но ведь вы, и только вы…
– Перестаньте, Пег!
– Признайтесь хотя бы, что вам стыдно!
5
Имеется в виду Семилетняя война (1756–1763), которая возникла в результате обострения борьбы Англиии Франции за колонии.