После очередной пьянки, протрезвившисьч он почуял такую русскую тоску, что хоть вешайся. Вставши, он пошел на кухню прополоскать горло и рот и сварить, что ли, кофе. Когда он входил в большую, по старым петербургским меркам, кухню, какая-то тень внезапно мелькнула и скрылась за шкафом. Он посмотрел за шкаф и кроме серой пыльной паутины ничего там не увидел. Он взял веник и пошевелил за шкафом. Оттуда поднялись многолетние клубы пыли, и он, вдохнув ее, сильно раскашлялся. “Какая противная старая пыль, наверно, с блокадных времен никто там не чистил”, — подумал он. А тоска не проходила и все сильнее давила грудь, И вот тут, внезапно, на него накатил такой ужас, что он похолодел и ослаб. “Что это со мною? — пронеслось у него в мозгу, — ой, помираю”. Он опустился на пол, и его стал колотить озноб, дрожала челюсть и лязгали зубы. Со стоном, мыча и издавая хриплые вопли, он пополз в комнату в поисках убежища, но убежища не находилось, все сильнее сдавливало грудь и перехватывало дыхание. В животном ужасе он заполз под тахту и уперся лбом в деревянную ножку, вонявшую лаком и пылью. Как рыба, вытащенная из воды на берег, бился он в судорогах под тахтой, которая над ним дрожала и прыгала, как живая. Не зная что делать, он впился крепкими медвежьими зубами в деревянную ножку и стал ее грызть. Слышался хруст дерева, а он поминутно выплевывал мелкие щепки. Это его немного успокоило. Он вылез из-под тахты и посмотрел на себя в зеркало, которое отразило безумно перекошенное лицо с расширенными зрачками и окровавленным ртом. Несколько часов после этого он не мог прийти в себя, сотрясаемый дрожью и с помутненным разумом. Утром он уходил на работу и в повседневной суете своих рутинных занятий как будто забывал о том страшном вечернем накате. Но по мере приближения очередного вечера растущее беспокойство начинало томить душу, и чтобы забыть, и чтобы заглушить это томление, он по дороге заходил в рюмочную и, морщась, заглатывал стакан водки. Но как только настенные часы били семь, страх опять накатывал холодной мерзкой волной, и он, как затравленный зверь, метался по квартире, пока, в конце концов, опять не залезал под тахту, где снова дрожал и грыз деревянную ножку. И так повторялось каждый вечер. Однажды, не выдержав, он побежал спасаться к соседу. Сосед — старый тучный пенсионер дядя Вася, открыв дверь и мрачно посмотрев на него, сказал: “Пить надо меньше” — и захлопнул дверь.
Порой Клим чувствовал, что вот-вот умрет, и тогда кое-как одетый бежал в больницу, которая была напротив его дома и, дрожа, сидел в темном холодном вестибюле в надежде, что если уж совсем будет плохо, то его здесь спасут. Изредка мимо проходили врачи и медсестры в белых халатах. Он жадно смотрел на них, и ему становилось легче.
Но дома он явственно ощущал присутствие какой-то темной злой силы, которая с нетерпением поджидала его. Он уже начал изнемогать и перестал ходить на службу, мыться, читать и поднимать телефонную трубку. Томясь в тяжелом оцепенении, он сидел на диване и ждал наступления вечера.
Он решил основательно приготовиться к вечеру для защиты. Снял со Стены охотничье ружье и набил патроны волчьей картечью. Опять сел на диван, положив ружье на колени. И вот наступил вечер, часы натужно и глухо пробили семь. Он схватил ружье и, держа его наперевес, стал медленно прокрадываться на кухню. И когда за углом опять промелькнула тень, и он успел в нее выстрелить с обеих стволов. После грохота выстрелов из расходящегося порохового дыма кто-то махал ему черной тощей рукой и отвратительно визгливо смеялся. Он отступил к дивану, переломил стволы, вложил еще два патрона. В двери квартиры ломился и кричал пенсионер дядя Вася, но Клим ничего не слышал, ужас вновь захлестывал его волнами. Он откинул голову назад и засунул ружейные стволы себе в рот. Снял правый ботинок, большим пальцем стопы стал нащупывать холодную сталь спускового крючка. На миг он представил, как выстрелом разнесет ему череп, разбросав мозги и кровь по стене.
— Фу, какая гадость! — сказал он откинув ружье. — Нет, ты меня не возьмешь! — закричал он и выбежал на улицу. Понурив голову он поплелся к психиатру. Психиатр — вертлявый и смешливый еврей, которой делил весь мир на психиатров и сумасшедших, уложил Клима на холодную клеенчатую кушетку, сам сел в кресло в головах и повел беседу по Фрейду, сводя все на сексуальную неудовлетворенность клиента в раннем детстве. Он придавал большое значение несбывшейся половой связи Клима с какой-то чернушкой из детского садика, толковал о каких-то каловых палочках и завирался еще о чем-то. К тому же, от него сильно пахло фаршированной щукой и чесноком. Он довел Клима до позывов к рвоте и тот, вскочив с кушетки, поднял ее и положил на поклонника Фрейда, с удовлетворением услышав пронзительный заячий визг лекаря. Хлопнув дверью, он вышел на улицу и завалился в кабак, где напился до умопомрачения. Не помня как, добрался до своего дома и свалился поперек каменной лестницы, погрузившись в мертвецкий сон.